Исповедь - Валентин Васильевич Чикин
В шутку она называет себя «старым партизаном», который «ради партии» готов «проделать любой марш». И проявляет исключительную щепетильность в вопросах партийной чести, не допуская ни «половинчатости», ни «полумер». Всегда больно задевает ее всякое аристократическое расшаркивание — с одним другом дома за «милостивую государыню» она посчитала нужным «расправиться»: «Почему вы обращаетесь ко мне так официально — «милостивая» — ко мне, старому ветерану, седовласому участнику движения, честному сподвижнику, сотоварищу?» Глубоко прав Энгельс — она всем своим существом срослась с пролетарским движением.
…Да, Маркс считает достоинством женщины «слабость», а Женни, как бы дополняя его ответ, выделяет в женщине «сердечность». Совершенно очевидно из сказанного выше, что было бы полнейшей несправедливостью представлять их идеал женщины в образе сентиментального, малосамостоятельного человека. И конечно же, это было бы нелепой пародией на саму Женни — натуру цельную и, без всяких скидок и оговорок, очень сильную. Даже ничуть не поступись скромностью, она может с полным основанием подытожить через десятилетия, что при всех драматических поворотах судьбы она «не так-то легко теряла мужество».
В двадцать четвертое лето своего супружества Женни вместе с дочерьми уезжает на родину навестить больную мать. Через месяц она получает возвышенно-лирическое послание от своего всепоглощенного, всесильного Карла, который, оставшись наедине с ее фотографией, постигает «мистическую» тайну — почему даже мрачные изображения мадонны могли находить себе так много ревностных почитателей.
— …Я совершенствую то, что плохо запечатлели солнечные лучи, и нахожу, что глаза мои, как ни испорчены они светом ночной лампы и табачным дымом, все же способны рисовать образы не только во сне, но и наяву. Ты вся передо мной как живая, я ношу тебя на руках, покрываю тебя поцелуями с головы до ног, падаю перед тобой на колени и вздыхаю: «Я вас люблю, madame!» И действительно, я люблю тебя сильнее, чем любил когда-то венецианский мавр…
В типографии «Рейнской газеты». Кёльн.
Крёйцнах. Первый вальс.
— Временная разлука полезна, ибо постоянное общение порождает видимость однообразия, при котором стираются различия между вещами. Даже башни кажутся вблизи не такими уж высокими, между тем как мелочи повседневной жизни, когда с ними близко сталкиваешься, непомерно вырастают. Так и со страстями… Глубокие страсти, которые в результате близости своего объекта принимают форму обыденных привычек, вырастают и вновь обретают присущую им силу под волшебным воздействием разлуки. Так и моя любовь. Стоит только пространству разделить нас, и я тут же убеждаюсь, что время послужило моей любви лишь для того, для чего солнце и дождь служат растению — для роста. Моя любовь к тебе, стоит тебе оказаться вдали от меня, предстает такой, какова она на самом деле — в виде великана; в ней сосредоточивается вся моя духовная энергия и вся сила моих чувств. Я вновь ощущаю себя человеком в полном смысле слова…
— Бесспорно, на свете много женщин, и некоторые из них прекрасны. Но где мне найти еще лицо, каждая черта, даже каждая морщинка которого пробуждали бы во мне самые сильные и прекрасные воспоминания моей жизни? Даже мои бесконечные страдания, мою невозместимую утрату читаю я на твоем милом лице, и я преодолеваю это страдание, когда осыпаю поцелуями твое дорогое лицо. «Погребенный в ее объятиях, воскрешенный ее поцелуями», — именно, в твоих объятиях и твоими поцелуями… И не нужны мне ни брахманы, ни Пифагор с их учением о перевоплощении души, ни христианство с его учением о воскресении…
Теперь мы совсем, видимо, близки к смыслу неожиданного Марксова ответа. Достоинством женщины он почитал такое движение ее души, которое в единении с силой мужского духа составляло бы непременный ансамбль, высокую гармонию.
Ваша отличительная черта — ЕДИНСТВО ЦЕЛИ
Трудно даже предположить, каким еще здесь мог бы быть ответ Маркса. Все так определенно, так естественно. Твердь этих литых слов можно прямо-таки опробовать на ощупь. Кажется, у этого человека все определилось с рождения, в первый же миг волепроявления цельного характера.
В самом деле, вспомним сочинение семнадцатилетнего выпускника Трирской гимназии — вдохновенное, глубоко осознанное — «Размышления юноши при выборе профессии». И хотя директору гимназии показалось, что в этом наступательном потоке мыслей местами «недостает необходимой ясности и определенности», совершенно очевидно устремление юноши к самосовершенствованию во имя общественного блага. Не отсюда ли, не из этих ли размышлений узнаем мы впервые о благородном намерении, возвышенной цели Маркса — «трудиться для человечества». Правда, это пока только юношеская мечта, еще не обрисован конкретно ее облик, еще не определено практическое поприще.
Что знает о себе, о своих способностях восемнадцатилетний юноша, пробирающийся в почтовой карете по осенней дороге чуть ли не через всю страну на учебу в Берлин? Он жаждет высоких деяний в искусстве, обуреваем чувствами. Но взгляд его «холоден и рассеян». Скалы, которые он наблюдает, кажутся ему не более непреклонными, чем его чувства, обширные города — не более оживленными, чем его кровь; обеды в гостиницах не более обильны и неудобоваримы, чем тот рой фантастических образов, которые он носит в себе… Хочет подняться на свое небо, свое искусство, а оно вдруг отдаляется, становится потусторонним. Через год он уже признается себе и своему дорогому заботливому отцу: поэзия, видимо, могла быть «только попутным занятием»…
Духовное общение, откровенный обмен мыслями двух Марксов — отца и сына — в эту пору жизненных исканий, выбора пути будущего гения особенно примечательны. Строки из их писем выстраиваются в напряженный и поучительный диалог.
— Сплошное сочинительство из головы, полная противоположность между тем, что есть, и тем, что должно быть, риторические размышления вместо поэтических мыслей, но, может быть, также некоторая теплота чувства и жажда смелого полета — вот чем отмечены все стихи в первых моих трех тетрадях. Поэзия могла и должна была быть только попутным занятием — таков приговор молодого Маркса своей поэтической музе.
— Оставь
