Исповедь - Валентин Васильевич Чикин
Да, покушаясь на целый мир капиталистического всевластия — мир золота, тюрем, штыков, изощренных средств подавления, — нужно обладать смелостью особой закалки. И в Марксе человечество узнает великого подвижника науки, беззаветного рыцаря революции. Он не дрогнет ни перед полицейскими штыками, ни перед тюремной решеткой, когда мартовским вечёром 48-го, тут же после заседания Центрального комитета, на квартиру Маркса нагрянет брюссельская полиция с обыском, с угрозами, оскорблениями и конвоирует руководителя Союза коммунистов в тюрьму. Он не отступит перед ненавистью врагов, будь то интриги прусского короля или деспотический акт французского правительства, будь то атака монархических террористов на его газету — революционный форпост в Кёльне или замаскированная попытка убийства посредством высылки в Бретань, будь то грязная клевета буржуазных писак, «изобличающих» марксистов чуть ли не в изготовлении фальшивых денег, или мрачный заговор молчания вокруг самого значительного явления научной мысли — «Капитала». Маркс восхищается «штурмующими небо» борцами — его двери смело, гостеприимно распахнуты для преследуемых коммунаров Парижа, и для ирландских фениев, и для бесстрашных русских революционеров, таких, как Герман Лопатин, первый русский переводчик «Капитала», человек, замышлявший избавление Чернышевского из сибирской ссылки. Он всегда готов выступать «vultu instantis», свидетельствуют современники, «перед лицом самого тирана»…
Приступая к деяниям подлинно историческим — к анатомированию капиталистического общества, Маркс не случайно вспоминает слова великого флорентийца Данте:
Здесь нужно, чтоб душа была тверда;
Здесь страх не должен подавать совета.
Бесстрашие открывало ему двери к тайнам тайн. Да, и стойкость, как еще одно, может, самое постоянное, всеминутное проявление его силы. Женни, самый близкий из людей, прошедшая рука об руку почти весь жизненный путь, как никто знавшая в глаза каждую из бед, что фатальным гнетом тяготели над домом, пережившая каждую боль, каждую рану своего мужа, могла до конца дней своих восторгаться его силой, его стойкостью: «Никогда, даже в самые ужасные минуты, — свидетельствует Женни Маркс, — он не терял веры в будущее…»
Достоинство, которое Вы больше всего цените в женщине, — СЛАБОСТЬ
Это говорит не просто мужчина. Это говорит рыцарь. И как рыцарь, он здесь не говорит больше ничего. Но вот слово женщины.
— Ах, Карл, как мало ты меня знаешь, как мало ты понимаешь мое положение и как мало чувствуешь, в чем мое горе, где кровоточит мое сердце… Твоя прекрасная, трогательная, страстная любовь, твои неописуемо прекрасные слова о ней, вдохновенные творениями твоей фантазии, — все это лишь пугает меня, а зачастую и приводит в отчаяние. Чем полнее предамся блаженству, тем ужаснее будет моя судьба, когда пламенная любовь остынет и ты станешь холодным и сдержанным… Ах, Карл, будь я уверена в твоей любви, у меня не так пылала бы голова, не так болело бы и обливалось кровью сердце… Стоит тебе только взглянуть на меня, и я не в силах вымолвить ни слова от страха, кровь застывает у меня в жилах, душа моя трепещет…
Это слова признания первой красавицы Трира, молодой аристократки из именитого прусского рода, скромной девушки с прекрасным воспитанием, ярко выраженными талантами, благосклонным вниманием которой любой юноша мог бы быть осчастливлен. Старший Маркс, отец Карла, посвященный в тайну союза двух любящих сердец, буквально зачарован духовным и естественным великолепием Женни фон Вестфалей, находит в ней нечто «гениальное», предсказывает молодым людям путь постижения глубокого человеческого счастья и по-отечески заботливо наставляет сына: надо дорожить чистотой этой любви и силой ее самоотверженности — «даже князь не в состоянии отнять ее у тебя»; надо требовать «с твердостью и уверенностью мужчины, перед которым бедное дитя оказалось столь беззащитной, чтобы она не колебалась, не оглядывалась назад, но спокойно, доверчиво и твердо смотрела в будущее». В своих мудрых, родительских наставлениях Генрих Маркс преподает великолепные уроки «нравственного долженствования», говорит сыну об ответственности перед доверившимся сердцем, об обязанности дать счастье своим близким.
— Каждый раз, когда ты прощался со мной, — продолжает исповедальный монолог другое девичье письмо, — мне снова хотелось вернуть тебя, чтобы еще раз сказать тебе, как люблю, как горячо я люблю тебя. Но последний раз ты ушел победителем. Я не могу выразить, как ты мне дорог, как глубоко запал в мое сердце… Если бы ты теперь мог быть здесь, мой любимый Карлхен…
Это всепоглощение любви, преклонение перед рыцарской силой можно объяснить, конечно, молодостью, первой волной чувств. Но вот признания, сделанные почти два десятилетия спустя, после рождения шестерых детей, после душевных потрясений от невосполненных утрат двух сыновей и дочери, после фатального гнета домашних бед, после скитаний, болезней и мук — после всего этого такая свежесть, такая трепетность, такое настроение.
— Только не задерживайте у себя долго Мавра, — пишет Женни из Лондона в Берлин хозяевам, принимающим Маркса. — Я готова вам уступить все ценное, но только не его: в этом пункте я жадная собственница и завистница; здесь прекращается всякая гуманность и начинает действовать узкий, чистый, воплощенный эгоизм… — И после столь желанного возвращения:
— Велика была радость, когда в прошлый понедельник внезапно и неожиданно влетел Мавр. До поздней ночи болтали, сплетничали, вспоминали, веселились, смеялись, шутили и целовались. Мне особенно приятно освободиться от временно взятых мной бразд правления и снова превратиться в простую подданную…
В юношеских посланиях Женни особенно явственно звучит мелодия второго голоса — мотив доверия и соподчиненности, преданности и надежды.
— Везде я сопровождаю тебя, и обгоняю, и следую за тобой. Если бы я могла расчистить тебе дорогу и утрамбовать, убрать все препятствия, стоящие на твоем пути! Но, увы, нам еще не суждено взяться за колесо судьбы. Со времени
