Александр Брикнер - Светлейший князь Потёмкин-Таврический
Недаром даже люди сильные, высокопоставленные, как, например, гетман Кирилл Григорьевич Разумовский, ухаживали за Потёмкиным. Дочь Кирилла Григорьевича была недовольна отцом за это[142]. В 1778 году Потёмкин устроил у себя для двора празднество, стоившее, по словам английского посланника, 50 000 руб.[143].
Из донесений Герриса видно, что князь во все это время играл при дворе первенствующую роль. Однако в одном из этих донесений мы встречаем некоторые данные о неприятностях, происходивших при дворе, о столкновениях между Потёмкиным и другими чиновниками, о недоразумениях, неоднократно случавшихся между князем и императрицею. Нелегко решить вопрос, насколько рассказы английского дипломата заслуживают доверия. В некоторых случаях они основаны на слухах и догадках, имеют анекдотический характер и едва ли во всех частностях соответствуют фактам.
В какой мере около этого же времени ненавидели Потёмкина в публике, видно из той части «Записок» Болотова, которая относится к 1778 году. Он называет князя «мужем, дышащим любочестием и любовластием беспредельным и простирающим замыслы и намерения свои почти за самые облака», рассказывает о склонности Потёмкина к интригам, его безмерном сребролюбии…[144]
Отдавая полную справедливость необычайным умственным способностям Потёмкина, Геррис считал его интриганом, всячески старавшимся господствовать над императрицею. В происках Потёмкина, направленных против Панина, нельзя сомневаться. Геррис, находившийся в довольно близких сношениях с Потёмкиным, участвовал в этих интригах. Однако из донесений же английского дипломата видно, что влияние князя на дела было ограничено, что императрица во многих отношениях действовала независимо от Потёмкина. Так, например, Геррис замечает, что князь немного заботился о вопросах западноевропейской политики, но особенно охотно занимался восточным вопросом. При дворе он и в 1779 году играл первенствующую роль[145].
Особенною роскошью отличался праздник, устроенный и Потёмкиным в честь императрицы летом 1779 года, на своей даче Островки, находившейся на берегу реки Невы недалеко от Александро-Невской лавры. Тут были маскарад и бал с фейерверком на озере, разные изобретения прихотливого воображения, например плавучая картина, представлявшая храм с именами членов императорского дома. Всю ночь продолжалась иллюминация; над озером видны были разного рода здания, блиставшие разноцветными огнями. Место, где приготовлен был ужин, представляло пещеру Кавказских гор, убранную миртовыми и лавровыми деревьями, между которыми вились розы и другие цветы; ее прохлаждал ручей, стремительно падавший с вершины горы и разбивавшийся об утесы. Во время ужина, устроенного по обычаю древних, хор певцов под звуки органа пел в честь славной посетительницы строфы, составленные на эллино-греческом языке[146].
Некоторые записки Екатерины к Потёмкину, относящиеся к этому времени, свидетельствуют о расположении императрицы к князю.
Записки и донесения Герриса и другие источники истории внешней политики России за это время дают понятие о важности той роли, которую играл Потёмкин в области внешней политики. Иностранные дипломаты постоянно беседовали с ним о делах; Геррис называл его своим другом: через него шли переговоры между представителями иностранных держав и императрицею. Это доказывает, что Потёмкин во все это время пользовался истинным расположением Екатерины. Но изредка между ними происходили кое-какие недоразумения.
Император австрийский Иосиф II писал из Могилева своей матери: «Кредит Потёмкина в высшей степени силен. Ее величество за столом назвала его своим истинным другом; в беседе со мною она хвалила его способности»…[147] По случаю пребывания принца прусского в Петербурге осенью 1780 года императрица писала Потёмкину: «Защитница и друг твой советует надеть прусский орден»[148]. Недаром, значит, король Фридрих II всячески старался задобрить Потёмкина, обещая ему герцогство Курляндское и т. п.[149].
После возвращения императора Иосифа в Вену английский дипломат Кейт спросил его: «Должен ли Потёмкин после опалы графа Панина считаться главным, пользующимся полным доверием советником императрицы?» – «Да, – отвечал император, – но он советник несостоятельный. У него мало сведений; к тому же он ленив, и даже сама императрица обращается с ним как со своим учеником в делах политики; она и говорит о нем как о своем ученике и как о человеке, который скорее нуждается в руководстве, нежели способен быть руководителем. Ей доставляет большое удовольствие говорить: «Он мой ученик», «Он знанием дел обязан исключительно мне». Вы можете представить себе, что те лица, которым она это говорит, недостаточно откровенны, чтобы прямо возразить ей: так как, государыня, он ваш ученик, то он вам не делает чести». – «Можно ли думать, – спросил далее Кейт, – что влияние князя Потёмкина и доверие, которым он пользуется, ослабевают мало-помалу?» – «Нисколько, – возразил император, – но в области политики их отношения никогда не были такими, какими они считались в публике. Императрица не желает расстаться с Потёмкиным и на то имеет тысячу причин. Она не легко могла бы отделаться от него, если бы даже желала этого. Нужно побывать в России, чтобы составить себе точное понятие о положении, в котором находится императрица»[150].
Достойно внимания замечание Герриса летом 1780 года о старании Потёмкина угождать во всем Екатерине, чтобы изгладить неблагоприятное впечатление, произведенное им на Иосифа II[151]. Во время пребывания в Петербурге принца прусского, которому был оказан чрезвычайно холодный прием, Геррис писал: «Мне кажется, что если б и князь Потёмкин захотел сделать что-либо в этом отношении, он не имел бы достаточного влияния на императрицу, чтобы убедить ее не показывать отвращения к принцу…»[152] В другом месте Геррис писал: «Потёмкин или боится помочь мне, или не может этого сделать». Дело в том, что князь неоднократно жаловался в это время в разговоре с английским дипломатом на раздражительность императрицы… Во всяком случае, около этого времени не было полного согласия между императрицею и князем в отношении к англо-русским делам. Очевидно, происходили кое-какие неприятности, потому что Потёмкин в разговоре с Геррисом сильно жаловался на недостатки в характере Екатерины[153]. Геррис упоминает, что императрица, когда Потёмкин около этого времени захворал, не бывала у него, между тем как прежде она в подобных случаях оказывала ему гораздо больше внимания. В другом донесении сказано, что Потёмкин надеется вскоре восстановить свое прежнее влияние на Екатерину, и весною 1782 года Геррис писал опять: «Потёмкин не лишен ни милости, ни влияния»[154].
В 1782 году, когда Потёмкин находился на юге, императрица с большим вниманием следила за его действиями по присоединению Крыма к России. В одном из писем Екатерины к Потёмкину в июне 1783 года сказано между прочим: «Когда изволишь писать: дай Боже, чтоб вы меня не забыли, – то сие называется у нас писать пустошь: не токмо помню часто, но и жалею и часто тужу, что ты там, а не здесь, ибо без тебя я как без рук». В другом письме говорится: «Ты мне очень-очень надобен, и так прошу тебя всячески беречь здоровье». Когда во время пребывания Потёмкина на юге там свирепствовала язва, императрица сильно беспокоилась и в каждом письме просила князя остерегаться, писать почаще… После присоединения Крыма Екатерина писала: «За все приложенные тобою труды и неограниченные попечения по моим делам не могу тебе довольно изъяснить мое признание; ты сам знаешь, колико я чувствительна к заслугам, а твои отличные, так как и моя к тебе дружба; дай Бог тебе здоровья и продолжения сил телесных и душевных; знаю, что не ударишь лицом в грязь; будь уверен, что не подчиню тебя никому, окромя себя». Когда Потёмкин осенью 1783 года на юге заболел, императрица писала ему: «Всекрайне меня беспокоит твоя болезнь; я ведаю, как ты не умеешь быть больным и что во время выздоровления никак не бережешься; только сделай милость, вспомни в нынешнем случае, что здоровье твое в себе какую важность заключает, благо империи и мою славу добрую: поберегись ради самого Бога; не пусти моей просьбы мимо ушей; важнейшее предприятие в свете без тебя оборотится ни во что…»[155]
В письме Ланского к князю от 29 сентября 1783 года сказано: «Вы не можете представить, сколь чувствительно огорчен я болезнью вашею; несравненная наша Государыня-Мать тронута весьма сею ведомостью и неутешно плачет; я решился послать зятя моего узнать о здоровье вашем; молю Бога, чтоб сохранил вас от всех болезней»[156].
