Алла Бегунова - Звенья разорванной цепи

Алла Бегунова

Звенья разорванной цепи

© Бегунова А.И., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

Автор благодарит за помощь в сборе материалов для этой книги:

Светлану Касьяненко, научного сотрудника Государственного архива города Севастополя;

Сергея Яковченко, который предоставил родовой архив дворян фон Рейнеке;

Игоря Тихонова, зам. начальника отдела Государственного архива Российской Федерации.

Глава первая

У тихой пристани

Крымский сад может зеленеть даже зимой.

Все тут зависит от искусства садовника. В его распоряжении имеется богатая палитра. Яркие краски в ней — вытянутые вверх купола кипарисов, пушистые разлапистые ели и сосны, колючие ветки можжевельника, плющ, чьи узловатые плети легко взбираются на отвесные стены. Прямо на земле, похожие на замерший взрыв, торчат в разные стороны узкие и длинные листы пальмы юкка. Цветы морозника, что распускаются только в феврале, добавляют садовой композиции все оттенки густого зеленого тона. Потому бледно-коричневая каменистая почва, иссушенная морскими ветрами, почти не видна под узорчатым травяным покровом.

Садовник князя и княгини Мещерских, Федор, а по первому своему имени — Фатих, крымский татарин, перешедший в православие, — немало потрудился, чтоб барский особняк на Екатерининской, главной улице в Севастополе, окружали дивные растения. В сумрачные и студеные дни, какие выпадают и на крымскую зиму, обитатели дома находили в них приятные воспоминания о жарком южном лете. Федор-Фатих любил свое детище и всегда осматривал сад дважды в день — утром и вечером.

Так и сегодня, держа лейку с водой в одной руке и стальной секатор для обрезки веток — в другой, он шел на закате дня по дорожке вдоль забора. Темный предмет, едва различимый в путанице коротких отростков можжевельника, татарин заметил сразу, ибо знал сад наизусть, как молитву «Отче наш».

Федор-Фатих перешагнул через недавно подстриженные лавровые кусты и стал разглядывать находку. Судя по всему, это было короткое ружье, спрятанное в чехол из коричневой кожи. Его прислонили к забору рядом с плоским камнем. Верхнюю часть забора накрыли толстой овечьей шкурой и приколотили ее шестью деревянными колышками. В общем, получилось отличное место засады для стрелка.

— Вай-вай-вай! — испуганно пробормотал садовник и, ничего не тронув, шагнул обратно на дорожку. — Алла сакъласын! Делири-рим![1]

Несмотря на приобретенные уже некоторые познания в русском языке и русскую жену — кухарку Мещерских, Зинаиду, — садовник предпочитал о серьезных и непонятных ему вещах говорить по-татарски. В таком случае собеседницей его могла быть только сама княгиня, урожденная Вершинина Анастасия Петровна, по первому мужу — Аржанова, дворянка Курской губернии, где имела она пять деревень и хутор в Льговском уезде. Именно Аржановой он и был отдан в крепостные около девяти лет тому назад, осенью 1780 года, когда попал в плен к русским во время короткого рукопашного боя в караван-сарае около здешней деревни Джамчи.

В ту пору молодая и красивая женщина, вдова подполковника Ширванского пехотного полка Андрея Аржанова, погибшего в сражении с турками при Козлуджи, путешествовала по полуострову со слугами и охраной якобы для излечения от застарелой болезни легких, но на самом деле — с конфеденциальным поручением от нового ее возлюбленного — светлейшего князя Потемкина. Анастасии Петровне предстояло глубоко и всесторонне изучать жизнь Крымского ханства, узнать нравы и обычаи людей, его населяющих, и, естественно, — освоить язык, на коем они изъяснялись. Успехи красавицы на данном поприще оказались столь велики, а ее деяния в Крыму так полезны для Российской империи, что государыня Екатерина Вторая удостоила ее своим знакомством, зачислила в штат секретной канцелярии Ее Величества с годовым окладом в 600 рублей и затем не раз отмечала наградами, по преимуществу — земельными наделами, деревнями, крепостными крестьянами…

— Селям алейкум, ханым! — в пояс поклонился княгине татарин, когда ее горничная Глафира впустила его в барский кабинет.

— Алейкум селям, Федор! — ответила она.

— Мен бу ишке баш къошмам! — с ходу рубанул садовник.

— Нетюрлю иш?

— Мен совлемех туфек-учун бахчи-ге.

— Не?! Бу нетюрлю туфек?.. Бир шей мен анламан… Ал-са бир даан сойленыз аитты-гы нызы авашджа! — приказала Федору-Фатиху княгиня[2].

Татарин заговорил быстро и взволнованно. Иногда он оглядывался на Глафиру, по-прежнему стоявшую у него за спиной. Верная спутница барыни во всех ее командировках в Крым, горничная знала немало бытовых татарских слов и фраз, однако сейчас смысл его речи уловить не могла. Федор-Фатих перемежал поэтические описания кустарников и деревьев, произраставших у забора, со своими, весьма эмоциональными оценками места засады, устроенного там, и неведомого ему злоумышленника, столь умело воспользовавшегося прекрасным садом. Но Глафира видела, что ее сиятельство мрачнеет все больше. Наконец Анастасия Петровна отодвинула в сторону стопку деловых бумаг на столе, где делала пометки, встала и сказала татарину:

— Сагъ ол, бахчиванджи. Юръ! Ве лякинъ агъзымдан ел алсын!..[3]

Не зная, как истолковать последние слова госпожи, Федор-Фатих на всякий случай кивнул. Потом трижды поклонился барыне в пояс и попятился к двери. Глафира предусмотрительно отворила ее, и садовник очутился в коридоре. Там он надел на голову круглую татарскую шапочку из черного каракуля и потуже затянул пояс на суконном зипуне. Все, что мог, он сделал и со спокойной душой теперь направился в садовую сторожку за особняком, где обитал с женой и тремя детьми. В саду уже было совсем темно. Лишь полная луна на безоблачном небе заливала желтым светом пустынную Екатерининскую улицу, забор, кованые ворота посредине, двухэтажный особняк, верхушки елей и кипарисов вокруг него.

Сегодня была среда.

Вечером каждую среду полковник князь Мещерский, заместитель управляющего конторой Севастопольского порта, играл в карты в доме своего начальника, капитана первого ранга Дмитрия Ивановича Доможирова. Туда приходили и другие любители попытать счастья за зеленым ломберным столом из штаб-офицеров Черноморского флота. Чаще всего — капитаны второго ранга, командиры линейных кораблей «Св. Александр Невский» и «Св. Андрей Первозванный» Языков и Вильсон. Правда, игра шла на небольшие ставки. Но просидев без перерыва за карточным столом три-четыре часа, вполне можно было остаться без двухсот рублей, то есть половины годового жалованья флотского штаб-офицера. Особенно, если в противники попадал такой дока, как Роберт Вильсон, хмурый англичанин из города Плимута, умелый мореход, но и игрок расчетливый, осторожный, неазартный.