Александр Брикнер - Светлейший князь Потёмкин-Таврический
В письме Ланского к князю от 29 сентября 1783 года сказано: «Вы не можете представить, сколь чувствительно огорчен я болезнью вашею; несравненная наша Государыня-Мать тронута весьма сею ведомостью и неутешно плачет; я решился послать зятя моего узнать о здоровье вашем; молю Бога, чтоб сохранил вас от всех болезней»[156].
Такие уверения в дружбе были сопровождаемы частыми и щедрыми подарками. Так, например, в августе 1783 года императрица приказала отпустить на постройку петербургского дома князя 100 000 рублей «из кабинета»[157]. Посылая ему к именинам несессер, Екатерина писала: «Праздник такой, который для меня столь драгоценен и любезен, как твое рождение. Приими, друг мой, дар доброго сердца и дружбы». В другой записке сказано: «Посылаю тебе шубку да чарку и фляжку для водки…»[158] Князь, в свою очередь, посылая императрице дорогую шелковую материю, писал ей: «Вы приказали червям работать на людей от плодов учреждений ваших. Ахтуба приносит вам на платье. Если моление мое услышано будет, то Бог продлит лета ваши до позднейших времен, и ты, милосердная мать, посещая страны, мне подчиненные, увидишь шелками устлан путь». Как видно, это письмо писано в то время, когда уже зашла речь о путешествии Екатерины на юг России, т. е. в 1784 году[159].
Сомневаться в искреннем расположении Екатерины к князю во все это время нельзя. В ее письмах к нему не было конца ласкам и выражениям дружбы. Слова в роде «батенька», «голубчик», «mon coeur», «mon bijou», «батя», «папа» и проч. встречаются на каждом шагу. Впрочем, и в это время случались недоразумения, временные размолвки. Однажды князь требовал денег, но императрица отказала ему в этом; объясняя свой образ действий, Екатерина писала: «Хотя сердишься, но нельзя не говорить того, что правда». Другой раз она упрекнула князя в том, что он «смотрит сквозь пальцы». Он сильно обиделся и писал: «Когда бы перестали мои способности или охота, то можно избрать лучшего, нежели я, на что я со всею охотою согласен». Она старалась успокоить его, замечая: «Я колобродным пересказам не причина…»[160]
В «Записках» Энгельгардта встречается следующий рассказ, относящийся к 1783 году: «По разным причинам государыня оказала к князю немилость, и уже он собирался путешествовать в чужие края, и экипажи уже приготовлялись. Князь перестал ходить к императрице и не показывался во дворце, почему как из придворных, так и прочих знатных людей никто у него не бывал, а сему следуя и другие всякого звания люди его оставили; близ его дома ни одной кареты не бывало, а до того вся Миллионная была заперта экипажами, так что трудно было и проезжать. Княгиня Дашкова довела до сведения императрицы чрез сына своего, бывшего при князе дежурным полковником[161], о разных неустройствах в войске: что слабым его управлением вкралась чума в Херсонскую губернию, что выписанные им итальянцы и другие иностранцы для населения там пустопорожних земель за неприготовлением им жилищ и всего нужного почти все померли, что раздача земель была без всякого порядка и окружающие его делали много злоупотребления и тому подобное; к княгине Дашковой присоединился А.Д. Ланской. Императрица не совсем поверила доносу на светлейшего князя и через особых, верных ей людей тайно узнала, что неприятели ложно обнесли уважаемого ею светлейшего князя как человека, способствовавшего к управлению государством; лишила милости княгиню Дашкову, князю возвратила доверенность».
Рассказав затем о назначении Потёмкина президентом военной коллегии и фельдмаршалом, Энгельгардт продолжает: «He прошло еще двух часов, как уже все комнаты князя были наполнены, и Миллионная снова заперлась экипажами; те самые, которые более ему оказывали холодности, те самые более пред ним пресмыкались…»[162]
В 1785 году произошло возвышение Ермолова. Потёмкин относился благосклонно к этому гвардейскому офицеру; но Ермолов, по словам графа Сегюра, как очевидца, старался вредить Потёмкину в глазах Екатерины, обвиняя его, между прочим, в несправедливом обращении с несчастным бывшим крымским ханом Шагин-Гиреем. К Ермолову присоединились другие недоброжелатели князя, на которого посыпались доносы и поклепы. «Потёмкин, – как рассказывает французский дипломат далее, – гордый и надменный, не считал нужным оправдываться, покинул двор, находившийся в это время в Царском Селе, и переехал в Петербург, где он занимался устройством великолепных праздников для своих знакомых. Все ожидали опалы Потёмкина; многие избегали встречи с ним; даже иностранные дипломаты большею частию изменили свое обращение с князем, между тем как Сегюр продолжал по-прежнему бывать у Потёмкина. Сегюр даже начал открыто беседовать с ним об угрожавшей ему опасности. Князь возразил: «Неужели вы также ожидаете, чтобы я после стольких оказанных мною услуг унижался и уступал? Я знаю, про меня говорят, что я погибну. He беспокойтесь: меня не погубит этот мальчик, и вообще нет никого, кто бы осмелился это сделать. Я слишком презираю моих врагов, чтобы бояться их…» «Между тем, – как сказано далее в «Записках» Сегюра, – Ермолов более и более начинал принимать участие в делах и вместе с Шуваловым, Безбородкою, Воронцовым и Завадовским заведовал государственным банком. Вдруг узнали об отъезде Потёмкина в Нарву; его приверженцы потеряли всякую надежду. Но спустя некоторое время он возвратился в столицу, между тем как Ермолов был удален от двора и отправился путешествовать по Западной Европе. В беседе с Сегюром Потёмкин хвалился своим торжеством над всеми недоброжелателями»[163].
В 1785 году Потёмкин сопровождал Екатерину в путешествии, целью которого был смотр системы Вышне-Волоцкого канала. Многие подробности этой поездки не допускают сомнения в том, что князь в это время пользовался полным расположением императрицы[164]. К апрелю 1786 года относится краткая записка Екатерины к Потёмкину, отличающаяся тоном дружбы[165].
Позднейшие письма относятся к тому времени, когда Потёмкин уже покинул столицу и спешил на юг, где он в 1787 году должен был встретить Екатерину. В ноябре она неоднократно писала к нему в тоне дружбы[166].
Во все это время императрица с самым напряженным вниманием следила за деятельностью Потёмкина. Он был не только другом, но и сотрудником Екатерины. He без основания она высоко ценила его ум, познания, рабочую силу. Его труды при управлении южною Россией и в области военной администрации казались ей в высшей степени полезными и важными для государства.
Глава IV
Деятельность Потёмкина до 1786 года
И в качестве вице-президента военной коллегии, и занимая должность новороссийского генерал-губернатора, Потёмкин уже в семидесятых годах принимал участие в управлении делами. Множество докладов его по разным вопросам, весьма значительное число рескриптов, подписанных Екатериною, свидетельствуют о многосторонней деятельности князя в это время. Особенно часто в деловых бумагах этой эпохи говорится о крымских делах, о мерах колонизации на юге, о распоряжениях относительно войск около Крыма[167]. Самойлов особенно хвалит меры, принятые Потёмкиным в это время для приведения в надлежащее состояние нерегулярных казацких войск на Дону[168].
Что касается вопросов внешней политики, то Потёмкин за время заведования Панина этою частью не играл в этом отношении особенно важной роли. Иностранные державы, зная расположение императрицы к Потёмкину, всячески старались задобрить влиятельного царедворца, значение которого росло по мере того, как граф Панин мало-помалу лишался доверия и расположения Екатерины. Трудно определить, насколько рассказы о стараниях разных держав подкупить Потёмкина заслуживают доверия. Рассказывали, например, что австрийский двор в то время, когда был поднят вопрос о баварском наследстве, чрез графа Кауница велел передать Потёмкину значительную сумму денег. Даже Гельбиг, упоминая об этом слухе, замечает, что при громадном богатстве князя Австрия едва ли располагала достаточными средствами, чтобы этим способом повлиять на Потёмкина и чрез него на Екатерину[169]. Как уже было замечено нами раньше, около этого же времени ходили слухи, будто бы Фридрих Великий предлагал Потёмкину герцогство Курляндское[170]. Одновременно с тем как Англия во что бы то ни стало старалась помешать России в проведении мысли о так называемом вооруженном нейтралитете, ходили слухи о громадных суммах денег, истраченных лондонским кабинетом, чтобы подкупить князя Потёмкина; однако другие современники сомневались в достоверности этих слухов[171]. Словом, никаких сколько-нибудь достоверных известий об этом не сохранилось. К тому же при полной самостоятельности, которою отличался образ действий Екатерины в области внешней политики, подкуп вельможи можно было считать делом лишним и нецелесообразным, тем более что, как видно между прочим из донесений Герриса, Потёмкин не имел достаточного влияния на дела и не мог служить полезным орудием иностранным державам.
