Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер
С 19 ноября 1886 года в Большом театре в Москве начались репетиции оперы «Черевички». О своем первом выходе к оркестру, хору и солистам, которое произошло 4 декабря, Петр Ильич подробно рассказал брату Модесту:
«Сегодня, Модинька, совершилось очень знаменательное для меня событие. Я дирижировал на первой оркестровой репетиции и дирижировал так, что (если это только не лесть) все удивились, ибо ожидали, что я осрамлюсь. Не стану тебе рассказывать все мучения, какие я претерпел, когда наконец за несколько дней Альтани назначил репетицию. Чем ближе наступал ужасный день, тем невыносимее я страдал и множество раз решался было бросить дирижирование. Но наконец кое-как переломил себя, прошел, был восторженно принят музыкантами, сказал довольно смело речь и очень смело стал махать палкой. Теперь я уж знаю, что могу дирижировать, и даже вряд ли на спектакле бояться буду»[652].
19 января 1887 года в Большом театре состоялась премьера оперы Чайковского «Черевички» под управлением автора. В «Московских ведомостях» появилась следующая рецензия: «На дирижерском месте при управлении своей оперой Чайковский проявил для нас новую сторону своего таланта, он оказался опытным капельмейстером, не только сообщавшим исполнителям свои авторские намерения, но и одушевлявшим исполнение одинаково на сцене и в оркестре»[653]. С этого дня началась систематическая дирижерская деятельность композитора.
Это был очень серьезный и во многом рискованный шаг для Чайковского, который увенчался победой – преодолением себя, собственных страхов, ведь до этого Чайковский вставал за дирижерский пульт лишь трижды, и последний раз до «Черевичек» был десять лет назад. Но успех был омрачен трагическим известием – 20 января в Петербурге во время бала-маскарада скончалась племянница композитора Татьяна Львовна Давыдова, в чьей жизни такое серьезное участие принял Петр Ильич: «На другой день после 1-го представления “Чеpевичек” мы получили здесь известие о неожиданной смерти бедной моей племянницы Тани. Хотя мне, в сущности, часто приходило в голову, что для этой несчастной самый лучший и желанный исход был смерть, – но тем не менее я был глубоко потрясен известием. Она умерла в Петербурге, в зале Дворянского собрания, на bal-masqué. Из того, что она была на балу, Вы видите, что она была на ногах и даже пыталась пользоваться общественными удовольствиями, но организм ее уже давно был подточен. Это была тень прежней Тани; морфин сгубил ее, и, так или иначе, трагический исход был неизбежен. С ума схожу при мысли о том, как перенесут это горе бедная сестра и зять…»[654]
Вскоре композитор узнал, что художником Яном Ционглинским был сделан посмертный рисунок племянницы, и заказал себе копию. Позднее Петр Ильич писал: «Какой-то художник снял с мертвой Тани превосходный портрет. Теперь этот портрет фотографирован. <…> Портрет вышел и удивительно похож и в то же время изящен и художественно прекрасен»[655]. Фотография, снятая с портрета Татьяны Львовны на смертном одре, не просто хранилась у композитора – она была рядом с ним всегда, на стене его дома в Клину.
После январского дебюта в Большом театре, уже 5 марта в Петербурге в концерте Филармонического общества в пользу вдов и сирот Чайковский дирижировал своими сочинениями: Второй сюитой, Фантазией «Франческа да Римини», двумя частями из Серенады для струнного оркестра, Торжественной увертюрой «1812 год». Также под управлением автора прозвучали фрагменты из еще не завершенной на тот момент новой оперы «Чародейка»: Ариозо Кумы и Танец скоморохов. В письме Надежде фон Мекк композитор писал:
«Дебютировать в качестве дирижера в Петербурге мне, как я, вероятно, писал Вам, и хотелось и в то же время было очень страшно. Иногда этот страх доходил до того, что я решался отказаться и уехать, считая себя неспособным победить свою робость. Всего ужаснее была для меня первая репетиция; ночь, предшествующую ей, я провел очень мучительную и беспокойную, и явился на репетицию в состоянии почти больного человека. Но, странное дело, стоило взойти на эстраду, взять палочку в руки (причем артисты оркестра восторженно приветствовали меня), как весь страх мгновенно прошел, и, по отзыву всех, я исполнил свое дело хорошо. На следующих репетициях уверенность была полная. В самом концерте я, конечно, перед выходом волновался сильно, но это уже не был страх, а скорее предвкушение того глубокого художественного восторга, которое испытывает автор, стоящий во главе превосходного оркестра, с любовью и увлечением исполняющего его произведения. Наслаждение этого рода до последнего времени было мне неизвестно; оно так сильно и так необычайно, что выразить его словами невозможно. И если мне стоили громадной, тяжелой борьбы с самим собой мои попытки дирижирования, если они отняли от меня несколько лет жизни, – то я о том не сожалею. Я испытал минуты безусловного счастья и блаженства. Публика и артисты во время концерта многократно выражали мне теплое сочувствие, и вообще вечер 5 марта будет навсегда самым сладким для меня воспоминанием»[656].
Рецензенты на новую ипостась Чайковского отозвались более чем благосклонно: «В программу этого концерта вошли несколько новинок, но самой главною новинкою было появление г. Чайковского в качестве капельмейстера. Единодушный прием, сделанный публикой нашему уважаемому композитору, был весьма отрадным фактом, свидетельствовавшим, что у нас теперь умеют оценивать русских композиторов при их жизни и что обильная творческая деятельность г. Чайковского возбудила величайшие симпатии в среде, которой дороги судьбы русского искусства. <…> Как капельмейстер г. Чайковский не отличается опытностью, да, впрочем, это и понятно. Капельмейстерство никогда не составляло специального занятия композитора. Вступления показывались капельмейстером редко, но с таким превосходным оркестром, как оркестр русской оперы, и новичок может быть совершенно спокоен»[657].
Кондратьев
Среди близких Петра Ильича в это время разворачивалась еще одна трагедия – в начале года заболел сифилисом его друг Николай Кондратьев. Они были знакомы более двадцати лет, с 1864 года, когда Чайковский, еще
