Ирина Ободовская - Роковая красавица Наталья Гончарова

В своих письмах Ланской, очевидно, предупреждал жену, что не может предоставить ей необходимого, по его мнению, комфорта. Вот что писала по этому поводу Наталья Николаевна:

«Не беспокойся об элегантности твоего жилища. Ты знаешь, как я нетребовательна (хотя и люблю комфорт, если могу его иметь). Я вполне довольствуюсь небольшим уголком и охотно обхожусь простой, удобной мебелью. Для меня будет большим счастьем быть с тобою и разделить тяготы твоего изгнания. Ты не сомневаешься, я знаю, в том, что если бы не мои обязанности по отношению к семье, я бы с тобой поехала. С моей склонностью к спокойной и уединенной жизни мне везде хорошо. Скука для меня не существует».

И невольно мы переносимся в прошлое, во времена Пушкина. С ее сильно развитым чувством ответственности за семью, склонностью к тихой, спокойной жизни можно себе представить, что Наталья Николаевна, если бы это было нужно, поехала бы с Пушкиным и в Михайловское, и в любое «изгнание» и разделила бы с ним все тяготы жизни…

Наталья Николаевна посылает Ланскому письма-дневники.

«Ты прав, – пишет она, – говоря, что я очень много болтаю в письмах и что марать бумагу одна из моих непризнанных страстей».

Она шутит, конечно, но, очевидно, у нее была потребность делиться мыслями и чувствами, но только с близкими людьми. Надо полагать, такими же были и ее письма к Пушкину, которые, к глубокому сожалению, до сих пор еще не обнаружены. Вспомним, что, посылая подробнейшие письма Фризенгофам, она признает, что излагает им только факты и умалчивает о чувствах…

Наталья Николаевна любила Ланского, но это уже была другая любовь, чем ее любовь к Пушкину, – прежде всего основанная на благодарности к человеку, хорошо относившемуся к ее детям от первого брака и давшему ей душевный покой, в котором она так нуждалась.

«Благодарю тебя за заботы и любовь, – пишет она. – Целой жизни, полной преданности и любви, не хватило бы, чтобы их оплатить. В самом деле, когда я иногда подумаю о том тяжелом бремени, что я принесла тебе в приданое, и что я никогда не слышала от тебя не только жалобы, но что ты хочешь в этом найти еще и счастье, – моя благодарность за такое самоотвержение еще больше возрастает, я могу только тобою восхищаться и тебя благословлять».

Ланской любил Наталью Николаевну глубоко и преданно. Но Наталья Николаевна говорит:

«Ко мне у тебя чувство, которое соответствует нашим летам; сохраняя оттенок любви, оно, однако, не является страстью, и именно поэтому это чувство более прочно, и мы закончим наши дни так, что эта связь не ослабнет».

Уезжая надолго, Ланской все же ревновал жену к мужчинам, которые за нею ухаживали. Так, в одном из писем мы встречаем упоминание о каком-то ее поклоннике-французе, и здесь для нас очень важны суждения Натальи Николаевны:

«Ты стараешься доказать, мне кажется, что ревнуешь. Будь спокоен, никакой француз не мог бы отдалить меня от моего русского. Пустые слова не могут заменить такую любовь, как твоя. Внушив тебе с помощью Божией такое глубокое чувство, я им дорожу. Я больше не в таком возрасте, чтобы голова у меня кружилась от успеха. Можно подумать, что я понапрасну прожила 37 лет. Этот возраст дает женщине жизненный опыт, и я могу дать настоящую цену словам.

Суета сует, все только суета, кроме любви к богу и, добавляю, любви к своему мужу, когда он так любит, как это делает мой муж. Я тобою довольна, ты – мною, что же нам искать на стороне, от добра добра не ищут» (10 сентября 1849 г.).

Это письмо заставляет нас вспомнить о другом французе, перенестись мысленно на 13 лет назад. Думала ли об этом Наталья Николаевна, когда писала Ланскому? Вероятно, да. Жизненный опыт помог ей правильно оценить пустые слова и не поколебать ее отношения к мужу. А тогда? Верила ли она столь бурно выражаемой страсти Дантеса? Вначале, по молодости лет, очевидно, да. Она вызывала в ней волнение, смущение. Но то волнение, которое Наталья Николаевна, быть может, и испытывала в первое время при виде этой «великой и возвышенной страсти», как иронически писал Пушкин о чувствах Дантеса – иронически потому, что ничего великого и возвышенного в этих чувствах не было, – это волнение «угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном» (это тоже слова Пушкина), когда она воочию убедилась в том, каким подлым и низким человеком был Дантес в действительности. Как потом оказалось, у него не было к ней никакой любви, потому что любящий человек не мог бы, вступив в брак с сестрой, продолжать преследовать Наталью Николаевну, как это сделал Дантес. Для Натальи Николаевны это был урок на всю жизнь. Конечно, и тогда она понимала, что страсть кавалергарда никогда не может заменить ей любовь Пушкина, действительно великую и возвышенную, любовь отца ее четверых детей… Вот почему она пишет Ланскому, что все суета сует, кроме любви к мужу, которой она дорожит и ставит так высоко, что приравнивает к любви к Богу…

Пережитая трагедия никогда не могла забыться. Иногда Наталья Николаевна об этом говорит прямо, иногда это можно прочесть между строк. «Я слишком много страдала и вполне искупила ошибки, которые могла совершить в молодости: счастье, из сострадания ко мне, снова вернулось вместе с тобой». Какие ошибки? Ей, конечно, были известны упреки в легкомыслии, якобы погубившем Пушкина, которыми ее осыпали ненавидевшие поэта определенные круги великосветского общества, стремившиеся свою вину в его гибели переложить на жену. Но она не пишет, что совершила эти ошибки, а говорит: «могла». Несомненно, до нее доходили разговоры о ее виновности, и ей казалось, что, может быть, и в самом деле когда-то она поступила неправильно. Каждому человеку, потерявшему кого-либо из близких, приходит мысль о том, что он не все сделал, что должен был бы сделать, сказал что-то, чего не следовало говорить, и т. д. И это чувство становится неизмеримо сильнее, если жизнь близкого человека обрывается так трагично.

Наталью Николаевну всегда упрекали в том, что она якобы не любила Пушкина или любила недостаточно, и не была с ним счастлива. Но так переживать смерть мужа, как переживала она, может только любящая женщина. Д. Ф. Фикельмон, дочь приятельницы Пушкина Е. М. Хитрово, писала в те дни в своем дневнике: «Несчастную жену с большим трудом спасли от безумия, в которое ее, казалось, неудержимо влекло мрачное и глубокое отчаяние». Наталья Николаевна была с Пушкиным счастлива. Об этом говорят и ее слова: «счастье снова[173] вернулось ко мне». Значит, было счастье в ее первой любви, любви к Пушкину, и чувство, очевидно, было другое, а не то спокойное, «сохраняющее оттенок любви», которое супруги Ланские питают друг к другу.