Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский
Автор сознает, что русский символизм подошел к концу важного периода своего развития и что наступило время оглянуться на пройденный путь. «Мы находимся, – говорит Блок, – как бы в безмерном океане жизни и искусства, уже вдали от берега, где мы взошли на палубу корабля; мы еще не различаем иного берега, к которому влечет нас наша мечта, наша творческая воля».
Поэт называет свою статью путеводителем по неведомой стране. Для многих он может показаться непонятным; «но, – прибавляет автор, – для тех, для кого туманен мой путеводитель – и наши страны останутся в тумане».
Нужно помнить, что страна, описываемая Блоком, есть мистическая реальность; что язык его – символический и аллегорический – язык мистика; что он пользуется теми же условными, наводящими приемами изложения, как мистические писатели всех времен, начиная от Дионисия Ареопагита и кончая святой Терезой Авильской. Неустранимая предпосылка его мировоззрения – реальное знание «миров иных». Кто этим знанием обладает, хотя бы в самой незначительной степени – для того «Бедекер» Блока понятен и полезен. Для других описания его – бред и сумасшествие. Автор заявляет решительно: «Реальность, описанная мною, – единственная, которая для меня дает смысл жизни, миру и искусству. Либо существуют те миры, либо нет. Для тех, кто скажет „нет“, мы остаемся просто „так себе декадентами“, сочинителями невиданных ощущений». И еще решительнее утверждение поэта о том, что всё его творчество основано на реальности «миров иных». «Осмелюсь прибавить, – пишет он, – что я покорнейше просил бы не тратить времени на непонимание моих стихов почтенную критику и публику, ибо стихи мои суть только подробное и последовательное описание того, о чем я говорю в этой статье».
Этими резкими словами точно очерчивается круг русского символизма. Он совсем не литература, даже не искусство, он – мистическое откровение, соприродное тайному знанию святых (Симеон Новый Богослов, Франциск Ассизский) и теософов (Яков Беме, Екатерина Эммерих, Сведенборг). «Символист, – говорит Блок, – уже изначала теург, то есть обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие».
Вторая предпосылка символизма – противоставление мистического откровения художественному творчеству. Мистический опыт открывает иные миры, Землю Обетованную; искусство, по выражению Блока, есть «чудовищный и блистательный Ад». Духовидец, срываясь с осиянных высот Рая, низвергается в Ад искусства. Художник есть падший ангел, прекрасный Демон Врубеля, пророк, изменивший своему религиозному призванию. «Быть художником, – пишет Блок, – значит выдерживать ветер из миров искусства, совершенно не похожих на этот мир, только страшно влияющих на него; в тех мирах нет причин и следствий, времени и пространства, плотского и бесплотного, и мирам этим нет числа. Врубель видел сорок разных голов Демона, а в действительности их не счесть».
Определяя природу символизма как тайного знания, стоящего выше искусства, Блок подготовляет нас к восприятию странного повествования «о событиях, происходивших и происходящих в действительно реальных мирах».
С помощью воспоминаний о видениях, посещавших его в юности, в эпоху «Стихов о Прекрасной Даме», мистических стихов своего учителя Вл. Соловьева и загадочных образов безумного гения Врубеля, языком образов, красок и звуков рассказывает он о трагедии русского символизма.
Она разыгрывается в двух актах. Блок называет их тезой и антитезой. Теза – появление Лучезарного Лика. «В лазури чьего-то лучезарного взора пребывает теург; этот взор, как меч, пронзает все миры; и сквозь все миры он доходит к нему в начале лишь сиянием чьей-то безмятежной улыбки». Из этих миров несутся щемящие музыкальные звуки, призывы, почти слова; постепенно миры окрашиваются; их преобладающий цвет – пурпурно-лиловый. Лучезарный Лик уже воплощен, то есть Имя почти угадано. И вот тут – на мертвой точке торжества – начинается срыв в антитезу.
Что произошло? И как словами это объяснить? Наступает «изменение облика»: как будто кто-то пересекает золотую нить; меркнет лезвие лучезарного меча, и мир теряет свой пурпурный оттенок: «Врывается сине-лиловый мировой сумрак (лучшее изображение всех этих цветов у Врубеля) при раздирающем аккомпанементе скрипок и напевов, подобных цыганским песням».
В лирике Блока тезе соответствует сборник «Стихов о Прекрасной Даме», антитезе – сборник «Земля в снегу». Автор иллюстрирует свою мысль поразительным сравнением. «Если бы я писал картину, – говорит он, – я бы изобразил переживание этого момента так: в лиловом сумраке необъятного мира качается огромный белый катафалк, а на нем лежит мертвая кукла с лицом, смутно напоминающим то, которое сквозило среди небесных роз». Переживающий это уже не один: он полон демонов-двойников, которых он делает орудием своей злой творческой воли: они приносят ему лучшие драгоценности из лиловых миров – и он бросает их в горнило своего художественного творчества. «Наконец, при помощи заклинаний, поэт добывает искомое – себе самому на диво и на потеху: искомое – красавица кукла». Блок вспоминает о своих лирических драмах, о «картонной невесте» и Незнакомке. «Незнакомка, – пишет он, – это вовсе не просто дама в черном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового. Если бы я обладал средствами Врубеля, я бы создал Демона; но всякий делает то, что ему назначено».
Произошла трагическая катастрофа: волшебный мир превращен в балаган, в котором поэт играет роль вместе со своими изумительными куклами. «Иначе говоря, – объясняет автор, – я уже сделал собственную жизнь искусством… И я стою перед созданием своего искусства и не знаю, что делать… Со мной рядом живет мое создание – не живое, не мертвое, синий призрак». Но как понять эту трагедию? Отчего померк золотой меч, отчего хлынули сине-лиловые миры, опустошили душу и сделали из жизни искусство? Блок отвечает одной короткой фразой: «Произошло вот что: были „пророками“ – пожелали стать „поэтами“». Поколение, к которому принадлежал Блок, отреклось от своего высокого призвания, предало свою святыню, обмануло глупцов. «Наша „литературная известность“, – продолжает он, – (которой грош цена) посетила нас именно тогда, когда мы изменили „святыне муз“. Теза символизма – восхождение к Раю, к „мирам иным“, антитеза – нисхождение в ад искусства. Так было, но могло и не быть. Катастрофа не была предопределена роком. На символистах лежит ответственность за измену. Наш грех, – пишет автор, – (и личный и коллективный) слишком велик. Из того положения, в котором мы сейчас находимся, есть не мало ужасных выходов». И Блок ссылается на участь Лермонтова и Гоголя, на безумие Врубеля и на гибель Комиссаржевской. «В черном воздухе Ада находится художник, прозревающий иные миры, и когда гаснет золотой меч… в глухую полночь искусства, художник сходит с ума и гибнет».
Но грех и искупление греха – участь не одних художников-символистов;
