Владимир Ерохин - Вожделенное отечество

В случае "Elobim" филологически зафиксирован феномен трансперсональности сознания, единодушия.

Жажда смерти, стремление ходить по краю пропасти и заглядывать в бездну, свойственное всякому человеку, не исключая и Иисуса Христа в Его человеческом естестве (вспомним искушение прыгнуть с крыла храма), есть томительно-зовущее чувство конца, грядущего перехода в иную бытийственность, в иномерность мира сущего.

Космические полёты — расширение области земли. Небо — за этим пределом, за пределом скорости света. Птолемеев мир кончался за орбитой Урана. Наше небо убегает ввысь — в расширяющейся вселенной.

Остывание небесного огня — замедление скоростей.

Сюжет телеологической эволюции был спародирован марксистскими "законами общественного развития".

Отсюда — мессианство пролетариата. Отсюда — в каннибальская этика революциоиаризма.

Отец Павел Флоренский рассматривал артефакты культуры, орудия и инструменты как продолжение и транскорпоральное развитие органов человеческого тела, называя это органопроекцией.

Продолжая его мысль, мы можем сказать, что компьютер есть пусть несовершенная, но все же модель интеллекта, сознания, позволяющая судить в какой-то степени приближённости и о самом сознании, в особенности о таком его свойстве, как память. Эта модель особенно впечатляет при рассмотрении компьютерной видеокамеры, способной не только запечатлевать, но и трансформировать видимое и, подобно так называемому механизму человеческой памяти, пускать время созерцания вспять, ускорять его ход, что, как утверждают люди знающие, происходит в сознании человека в его предсмертный миг.

Человек идёт на риск, идёт навстречу опасности — и это жажда нового, жажда познания, обретения исключительного опыта. Стремление опытным путём познать смерть, вторгнуться в её пределы, прорвав конечную, данную нам трёх-четырехмерность мира, есть проявление пророческого, творческого начала. Здесь Эрос смыкается с Танатасом.

Смерти нет. Но разложение есть.

Отец Александр Мень любил образ подброшенного вверх камня: пока летит — поднимается, остановился — падает на землю, стремительно рушится вниз. Подброшенный камень был для него аллегорией души. Душа обязана трудиться, подниматься неуклонно вверх, расти. За остановкой следует падение, опрокидывание вспять, как у неосторожного скалолаза.

Мы говорим: "Elobim", "Человек", "Adam", "Бог". Жизнь в её проявлениях, Бог в Его проявлениях.

Я никогда не поверю, что нет духовности в расцветшей розе, которая — вся — состоит из живых клеток.

В каждой клетке — жизнь, в каждой — душа.

Всюду мы видим семя и принцип семени: разворачивание, развёртывание, развитие, нарастание качественных изменений, рост, трансформацию, метаморфозу, тождество того же и другого. Прозревание, зрение, зрелость. Прозябение. Росток — побег от материнского ствола. Цветенье, плод.

Бог-Творец создал морскую звезду, снежинку и цветок сирени. Он создал птиц, способных летать и петь. Он сотворил человека, способного творить.

Гуляя в райском саду, Бог любовался Своими творениями, шедеврами, созданиями. В незнании человеком добра и зла была высокая мера совершенства, превосходная степень бытийственности, райское блаженство ("блажени нищий духом, яко тех есть Царство Небесное"), детская невинность, наивность, нетронутость тлением искушённости, когда включается время, и за вечность нужно вести жестокую, непрекращающуюся борьбу. Познав добро и зло, человек вступил в опасную игру со шкалой ценностей, где ставкой является жизнь, а победой — бессмертие; где поражение грозит небытием. Такому не место в райском саду. Адаму открылись скалистые горизонты и море, доходящее до неба. Ребёнок вырос и вышел из рая в опасный, конкретный, до ужаса реальный мир. В нем не было безмятежности. Это был мир после мятежа — восстания ангелов. Вулканы клокотали памятью катастрофы. В высоких травах бродили чудовищные рептилии.

Созерцая чудовищ, мы понимаем, что это — искажённые тварные формы — следствие катастрофы. Мир антропоморфен; по образу и подобию Божию сотворённый человек прав в своих ужасах и эмпатиях. Мы радуемся красоте божественной радостью, ибо человек есть храм Духа Святого ("часть моя Ты ecu, Господи"). Человек есть мера всех вещей. Мы созерцаем геоцентрический, антропоцентрический, христоцентрический мир.

Страх и отвращение не есть только человеческие реакции отталкивания, чурания опасных, грозных, подозрительных объектов.

Человек поднял факел, и тьма отступила.

Каин убил Авеля из ревности, зависти и мести, ибо жертва Авеля была благоприятна Богу.

Есть отходы, есть брак, неизбежный во всяком творчестве.

Неантропоморфные боги чудовищны и зловещи. С христианской точки зрения это демоны.

И дьявол представлен как рептилия — змей (дракон).

Ангелы-керубы в принципе антропоморфны. Крылья есть знак свободы. Как считал отец Александр Мень, сфинкс — отдыхающий, сложивший крылья.

"Поклоняются страшным богат девы-жрицы с эбеновой кожей".

Весёлый сонм антропоморфных олимпийцев — предчувствие (предвестие) Богочеловека.

"В поте лица " — путь искушённого сознания. А здесь возникло понятие греха и раскаяния — кошмар всех последующих поколений.

В раю не было творчества.

И мечта о рае и золотом веке по мне сродни инфантильному желанию вернуться в чрево матери.

Адам был послан в опасную экспедицию — как впоследствии Христос — плоть от плоти Адама.

"...Из чрева прежде денницы родих Тя. Клятся Господь и не раскается...".

Страшный, забавный, поучительный сюжет — жизнь всякого человека. Он творит её в соавторстве с Богом, выбирая из спектра вероятностей один луч.

Мир, лежащий во зле, совершает ракоход — попятное движение. И Господь Вседержитель видится мне Сизифом, вкатывающим камень мироздания на гору времени, Атлантом, держащим небо на своих плечах.

Это мир после катастрофы.

Божий план — наращивание сложности и разнообразия. Задача сатаны — свести бытие к небытию, опрокинуть метаисторию вспять.

Смешно сравнивать себя с Богом. "Иная слава звёздам, иная светилам". Но надо правильно и чётко понимать свою человеческую задачу.

Мень смог соединить в себе, в своём лице гениальность и святость, дав мощную культурную парадигму на будущее, на все будущие времена.

Многое осталось внутри. Исихасты-молчальники делали своё дело в тишине. Мы в точности не знаем, что говорил своим ученикам Сергий Радонежский. А слова Серафима Саровского, записанные Мотовиловым, дошли до нас и поражают не только православных христиан, но и антропософов. То, что говорил мне Мень, я помню. Я это складывал в своём сердце.