Романески - Ален Роб-Грийе
Однако телега, которую с видимым усилием влечет за собой эта кляча, абсолютно пуста, в ней нет никакого груза (песка, навоза, тростника, закованной в наручники юной шпионки), и к тому же ее никто не сопровождает. Никакого драгуна поблизости… К тому же капрал Симон должен был бы двигаться в совершенно ином направлении, если он хотел, как ему было приказано, добраться до городка Сюип. Одна-единственная вполне приемлемая идея относительно того, что может послужить объяснением сему феномену, приходит в голову де Коринту, а заодно и мне: предоставленная самой себе в силу неизвестных и необъяснимых причин, старая лошадь возвращается в свое стойло, двигаясь по привычке, машинально, в полудреме. Правда, кое-что еще удивляет капитана: задний борт телеги, откинутый (а не опущенный, как обычно), свисает почти до земли и, покачиваясь в такт ходу усталой лошади, поскрипывает. Старая же кляча, быть может, уже глухая и явно ничего не видящая из-за своих шор, да к тому же и полусонная, при виде всадника не отклонилась в сторону ни на сантиметр, так что капитан, чтобы избежать столкновения, был вынужден свернуть на обочину и пропустить ее.
Разминувшись с телегой, де Коринт чуть придержал коня и обернулся, озадаченный, растерянный, смущенный. На грязном дощатом полу телеги с откинутым бортом он видит маленькую женскую туфельку на высоком каблучке, очень остроносую и изящную. Почти треугольная союзка спереди усыпана крохотными блестками, голубоватыми, отливающими металлическим блеском. Можно подумать, что эту бальную туфельку потеряла или просто сбросила с ноги уставшая от танцев девушка, пожелав прогуляться босиком, чтобы дать ногам отдохнуть. Но де Коринт не находит никаких объяснений, почему в телеге находится столь элегантный аксессуар из гардероба городской барышни. Как он сюда попал? Насколько капитану известно, юная пленница была одета в мужские брюки и в кожаную поношенную куртку, с которыми в гораздо большей степени сочетались бы сапоги, башмаки на деревянной подошве или просто сабо.
Однако здесь мне приходит на память одна старая любительская фотография, пожелтевшая, с обломанными уголками, фотография, сделанная, наверное, всего лишь несколькими месяцами ранее в той до дерзости модернистской, до наглости передовой частной школе в Рейнской области, где моя мать, которой тогда едва исполнилось двадцать, преподавала французский язык как раз перед самой войной. Заведение, о котором она сохранила ностальгически-нежные воспоминания как о совершенно очаровательном уголке, где царил дух свободы и где была открыта широкая дорога всем новым, самым передовым идеям того времени, сокращенно именовалась OSO (Odenwald Schule Oberambach — Оденвальдская школа высшей ступени), и в годы моего детства я постоянно слышал это словечко, но я воспринимал его по-разному, то как «тростник», то как «птичку», то как «на водах», а в те времена «на водах» звучало сладкой музыкой, ибо съездить отдохнуть «на воды» считалось чуть ли не чудом, великим счастьем, по крайней мере в кругах служащих и мелкой буржуазии. Разумеется, мы, в нашем семейном кругу и на нашем собственном иносказательном языке, непонятном непосвященным, подшучивали над мамой, делая вид, что считаем OSO некой вымышленной страной, где были возможны любые чудеса, но где никто никогда в реальности не бывал, сродни другим мифическим странам и городам вроде Эдема, Киферы, Мономотапы, Мариенбада…
Я уже не помню, а быть может, никогда толком и не знал, каким образом Ивонна Каню попала в этот рай из глухомани своего Финистера. Однако одна примечательная деталь относительно ее найма на работу стала мне известна из семейных преданий: прочитав в газете объявление о том, что Оденвальдская школа приглашает учительницу французского языка, моя мать написала и отослала письмо с подробным «отчетом» о своей персоне, и, без сомнения, именно на ее кандидатуре дирекция заведения остановила свой выбор только потому, что она написала свободно, просто, изящно, не пытаясь втиснуть слова в жесткие рамки общепринятых условностей, и к тому же прислала свою фотографию, из которой было ясно, что она не носит корсет. Кстати, я и по сей день не знаю, каким образом, прямо или косвенно, эта поучительная история связана со знакомством моей матери в Париже с особой весьма примечательной, прямо-таки легендарной, а именно с Рене Вивьен. Но вернемся к OSO: дети и подростки, как мальчики, так и девочки, «украшавшие своим присутствием» престижное, пользовавшееся прекрасной репутацией и высоким авторитетом учебное заведение, принадлежали к избранному обществу, то есть их родители были представителями богатой интеллигенции или придерживающейся передовых взглядов аристократии, как, например, сын графа Цеппелина, который был запечатлен на другой сохранившейся фотографии из той же серии. Здания школы по виду напоминали альпийские шале, весьма кокетливые, с многочисленными горшками герани на окнах, и располагались они на южном склоне одного из холмов в Оденвальде.
Фотография был сделана в то время, когда девочки и девушки принимали «воздушные ванны». Всем участницам этой сцены было от 12 до 18 лет, и почти все они были яркими блондинками. Итак, примерно два десятка совершенно обнаженных девочек и девушек расположились на лесной полянке, причем стоят они в шахматном порядке. Самые маленькие в первом ряду, все они смотрят прямо в объектив, и зритель может рассмотреть их тела, принявшие одну и ту же грациозную позу: ноги слегка расставлены и развернуты носками наружу, левая нога чуть согнута в колене и едва касается земли, вернее, травы самым кончиком носка, туловище на уровне бедер и талии слегка развернуто вбок, руки подняты вверх, локотки согнуты очень мягко, головка откинута к левому плечу и чуть-чуть назад, а руки соединены в запястьях с правой стороны на уровне лица или чуть выше.
У большинства девочек и девушек длинные волосы, и они мягко и лениво рассыпались по нежной коже плеч. Позиция рук изумительно грациозна, как у восточных танцовщиц, ибо
