Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Мартынов, суровый начальник губернии, не имел случая проявить в Полтаве антисемитизм. Лишь потом, когда, после введения всеобщей воинской повинности, последовал ряд ограничительных для евреев законов в дополнение к уставу 1874 года, а затем издан был закон 1876 года о питейной торговле евреев вне городов и местечек, воспрещавший евреям производить эту торговлю не в собственных домах, Мартынов с большой зоркостью следил за выполнением этих законов, проявляя в этом отношении и явно антисемитскую инициативу. Сделавшись товарищем министра внутренних дел, он был назначен председателем комиссии, рассматривавшей материалы о «вреде от евреев», доставленные после погромов 1881 года[129] губернскими совещаниями, и проявил себя врагом евреев, соответственно ясно выраженному антисемитскому течению правительственной политики.
Особой популярностью у общего населения и, в частности, у евреев пользовались введенные в действие по уставам 20 ноября 1864 года новые суды, и в особенности мировые суды. Популярность мирового суда нашла отклик даже у детей. Мы стали смелее встречаться с христианскими мальчиками во дворах и на улицах, веря, что найдем защиту от обидчиков. В нашем околотке был мировой судья, старик Попов; о мудром и справедливом судье Попове было много разговоров в нашей семье, и у меня сложилось убеждение, что никакая обида, нанесенная мне каким-нибудь Ванькой или Степкой, не останется без возмездия, если о ней будет осведомлен Попов. Мне было лет шесть, когда я однажды подвергся «нападению» со стороны соседнего мальчика-христианина; он отнял у меня яблоко. Я со слезами пустился бежать к камере судьи Попова и, встретив его, при помощи весьма малого запаса известных мне русских слов, объяснил ему нанесенную обиду. Попов успокоил меня, и я ушел с уверенностью, что обидчик будет жестоко наказан.
Кто знает, не имел ли этот случай в моем детстве влияния на всю мою жизнь? Вера в правосудие… Не изучал ли я в Пророках[130] значение мишпат[131] для народного благополучия, немыслимого без правосудия? И когда мне пришлось впоследствии избирать жизненный путь, быть может, невольно на моем выборе отразилось воспоминание о судье Попове и предопределило решение служить делу правосудия в качестве адвоката…
Город Полтава полон историческими памятниками о шведской победе Петра Великого. Возле городского собора высится памятник Петру. В большом общественном саду перед кадетским корпусом красуется на большом каменном постаменте, окруженном тяжелою железною цепью, Петровская колонна в память о победе. На этом постаменте молодежь любила проводить весенние вечера, прислушиваясь к пению соловьев. Возле этой колонны всегда толпились кучки детей и гимназистов; тут же происходили встречи старших гимназистов с гимназистками. В верстах трех-четырех от города находится знаменитая шведская могила — братская могила воинов, павших в бою со шведами. Но эти внешние безмолвные памятники были единственными повествователями о былых временах. Никаких рассказов или легенд, связанных с именем Петра, не циркулировало в населении. Не было даже легенд о Мазепе и Кочубее, хотя Диканька, воспетая Пушкиным, отстоит от Полтавы всего на двадцать пять верст. Бродячие бандуристы, слепые старцы-кобзари, которые на базаре и во всем городе, сидя на углах улиц, распевали какие-то мне, мальчику, непонятные песни, вторя сами себе на бандуре, не упоминали ни о Петре, ни о Мазепе, ни о Кочубее, а прославляли обыкновенно времена и деятелей Запорожской Сечи. Видно, в народной памяти больше запечатлеваются национальные герои, чем чужие завоеватели.
Полтава считалась настолько спокойной, далекой от всяких «движений» провинциею, что служила даже местом ссылки для политически неблагонадежных лиц. Одно только полтавское земство того времени проявляло усиленную деятельность, специализируясь главным образом в деле санитарной организации. Результатом ее явилось устройство образцовой для того времени и пользовавшейся превосходной репутацией земской больницы со специальным отделением для душевнобольных. Что касается городского самоуправления, введенного в 1870 году, то оно не проявляло особой деятельности ни в отношении санитарном, ни просветительном. Его инициатива проявилась лишь в устройстве реального училища. Среди гласных были в небольшом числе и евреи, но среди последних не было выдающихся деятелей. В мещанском управлении был, конечно, и еврей-староста или сборщик, игравший видную роль в «административной» жизни евреев, особенно со времени введения всеобщей воинской повинности (1874 г.). Вопросы, связанные с составлением посемейных списков и с переходом в мещанское общество из других обществ, с разных сторон затрагивали существенные интересы еврейского населения. Кстати отмечу, что мещанские еврейские общества[132] в Малороссии крайне враждебно относились к переходу в эти общества вновь прибывавших евреев из Литвы и других мест; это объясняется традицией, установленной во времена рекрутчины, когда численность ревизских душ влияла на число требуемых рекрутов из евреев.
Насколько я могу судить ретроспективно, перебирая свои воспоминания детства и юношества, я затруднился бы отметить какие-либо особые черты в отношениях полиции к населению вообще и к еврейскому в частности. Принцип установления «добрых отношений» с представителями полиции был в Полтаве, как и в других местах, доминирующим. С полицией старались «не иметь дела», за исключением случаев, выходящих из ряда обычных житейских явлений. Но и полиция за населением мало наблюдала; город мирно загрязнялся, переполнялся пьяными, нищими; «тротуары», состоявшие из положенных в длину досок, проваливались или превращались в клавиатуру, и неосторожный путешественник, наступая на конец доски, часто получал удар по лбу другим концом ее. По вечерам тусклые фонарики лишь в виде отдельных звезд изредка мерцали на большом расстоянии один от другого; а когда в летний знойный день поднимался ветер, воздух наполнялся непроницаемым облаком пыли, затруднявшей дыхание и покрывавшей собою листву многочисленных акаций, обрамлявших стороны улиц.
Такова была Полтава семидесятых годов.
Перейду к изображению еврейского населения в Полтаве по сохранившимся у меня воспоминаниям. Как я уже сказал, коренное еврейское население Полтавы состояло из нескольких тысяч душ малороссийских евреев, там уже родившихся, — во всяком случае, из давних старожилов. Эта группа и по своему внешнему виду отличалась от польско-волынских евреев и «литваков». Я думаю, что не ошибусь, утверждая, что таково было еврейское население не только губернского города, но и городов и местечек всей губернии, за исключением, быть может, одного Кременчуга, который, находясь
