Александр Архангельский - Александр I

…Даром ли столь различен итог «библейского проекта» — как задумывался он царем — и как был воплощен Филаретом? Результатом царского замысла стали «апокалиптический бунт» патриархалов и еще большая изоляция прогрессистов от общецерковной жизни. Плодом Филаретова осуществления стало русское Евангелие, вышедшее в 1819 году и впервые за века прочтенное многими, очень многими россиянами. Да, Филарету суждено будет потерпеть на этом пути личное поражение — вместе со своим державным покровителем; да, ему придется дорого заплатить за евангелизацию Отечества. Но и награда будет велика: Бог даст ему ровно столько лет жизни, сколько понадобится для довершения библейского дела, фактически прерванного в 1824 году. В 1856-м, по воцарении Александра II, воля монарха, мнение Церкви и насущная необходимость наконец-то совпадут. 19 мая 1858 года выйдет постановление Синода, благословившего перевод, а к 1872 году, спустя пять лет после кончины митрополита Филарета, три части русской Библии (включавшие в себя большую ее половину) выйдут в свет.

Но к тому времени Россия уже и впрямь, как некогда обмолвился Филарет, окажется «в предместиях Вавилона, если не в нем самом».

АРМИЯ ПОРЯДКА

На заседании коренной думы Союза благоденствия Никита Муравьев настаивает на цареубийстве; против предложения восстает Илья Долгоруков.

Непосредственной причиной учреждения Священного Союза и создания великой Армии порядка, в которую русские и австрийские войска входили на правах «больших дивизий», было стремление Александра I к политическому братолюбию государей Европы; ближайшим следствием стала всеобщая враждебность народов к своим братолюбивым правительствам.

Волновалась Испания, национально-освободительное движение разворачивалось в Италии, неспокойно было в Бессарабии. Не успевало прийти сообщение об убийстве герцога Беррийского (1819), как становилось известно о восстании военнопоселенских Чугуевского уланского и Таганрогского полков (лето 1819-го); только столичные салоны успевали обсудить новость о неапольской революции Рульельмо Пепе (июнь 1820-го), как варшавские сенаторы во время Второго сейма (сентябрь того же года) отвергали все проекты законов, представленные Александром I, словно демонстрируя готовность открыто противостать русской власти. И сразу вслед за тем, в октябре, поступали сведения о беспорядках в петербургском Семеновском полку — любимом полку государя! Рапорт о волнениях царь получил в Троппау, во время очередного конгресса Священного Союза — как-никак и созванного ради предотвращения революции.

Александр Павлович тогда же обменялся мнениями с Аракчеевым и впервые высказал смутное предположение, которое пятью годами позже, после убийства аракчеевской сожительницы Настасьи Минкиной, отзовется чеканной медью формулы: попали в Минкину, но метили в Аракчеева, а через Аракчеева — в царя:

«…никто на свете меня не убедит, чтобы сие происшествие было вымыслено солдатами… тут кроются другие причины. Внушение, кажется, было не военное, ибо военный умел бы их заставить взяться за ружье… было тут внушение чуждое, но не военное… признаюсь, что я его приписываю тайным обществам, которые по доказательствам, которые мы имеем, в сообщениях между собою и коим весьма неприятно наше соединение и работы в Троппау».

«Я могу ошибиться, но думаю, что сия… работа есть пробная, и должно быть осторожным, дабы еще не случилось чего-либо подобного… В военных поселениях везде, слава Богу, смирно и благополучно».

Нижних чинов Семеновского полка раскассировали; офицеров из гвардии перевели в армию; виновных отдали под трибунал. Но спустя всего три месяца, в феврале 1821-го, генерал-майор русской службы Александр Ипсиланти поднимает греческое антитурецкое восстание и вступает в Яссы; практически одновременно валахскии боярин Федор Владимиреску занимает Бухарест. Меттерних ласково объясняет Александру Павловичу, что Ипсиланти — между прочим, пославший в Лайбах объяснительное письмо, — в некотором роде карбонари, а покрывающий его злодеяния Каподистрия в некотором роде грек, — и хорошо ли ему ведать делами Российской империи? Ипсиланти из русской армии отчисляют; Каподистрии дают почувствовать нерасположение; Оттоманской Порте объявляют о неподдержке греческого восстания; опасный очаг вроде бы погашен… Но проходит еще несколько дней — и вслед за подавлением неапольского восстания вспыхивает пьемонтское…

Пушкин выезжает из Петербурга в Южный край России, куда определен на службу к генералу Инзову без права возвращения в столицу. По дороге в ссылку 30 мая останавливается в Таганроге. Обедает и ночует в доме градоначальника, на углу Греческой улицы и Дворцового переулка (в советское время — Третьего Интернационала и Некрасовского). Спустя пять лет в этом доме завершится царствование Александра I.

Теснимые со всех сторон, Россия и Австрия крепче и крепче сжимали друг друга в объятиях; континентальная Европа, сдавленная между мощными торсами Александра и Франца, задыхалась. Она пыталась разжать мертвую хватку великих империй; чувствуя сопротивление, те усиливали жим. Говоря строго, императорам больше ничего не оставалось, кроме как закручивать грады и веси в железные тиски: окраинные народы, до войны сдерживаемые умной имперской политикой Наполеона, а после нее — не дождавшиеся необходимых перемен из центра и сверху, начинали перемены на периферии и снизу.

Упущенные политиками возможности вдруг оборачивались безличием исторического фатума. Неразомкнутое кольцо проблем начинало вращаться со страшной скоростью. И вальяжно-красивые, подернутые благородной сединой государственные мужи недоуменно обнаруживали, что обречены безостановочно бежать на месте, чтобы колесо истории не разорвало их в клочья.

В этот самый исторический миг Провидение поставило русского царя перед страшным выбором. Или сохранить верность идее христианского союза земных властей и пожертвовать ради того христианами, или, наоборот, защитить избиваемых христиан, но рискнуть самой идеей христианской политики. И либо расплатиться за ее прекраснодушную ложь всеевропейскими потрясениями, либо — как это часто бывает — выйти из политического поражения моральным победителем и начать заново, с нуля, обустраивать послевоенный мир.

Генерал Васильчиков через П. М. Волконского обращается к государю с настоятельной просьбой вернуться.