Тудор Аргези - Феодосий Видрашку
— Мягкая мебель располагает к лени, дочь моя… Если бы все это появилось у меня давно, я бы, наверное, стал лентяем… — И засмеялся.
Но он никогда не был лентяем и не стал им и после приобретения мягкой мебели. День и ночь он перечитывал, перепечатывал, сравнивал с давними первоисточниками каждую строчку томов своего собрания сочинений. А было этих страниц, разбросанных по сотням изданий почти за семьдесят лет непрерывного литературного труда, десятки тысяч. Вот жаль только, что по нелепой случайности погибла огромная переписка с выдающимися литераторами, художниками, музыкантами, артистами и политическими деятелями Румынии и многих стран. Несколько недель трудились Митзура и Баруцу над сортированием переписки, хранившейся в архиве. Потом каждое письмо просматривал сам Аргези. В одну сторону откладывал ненужные, малозначительные письма, в другую — те, которые должны были составить два-три тома интереснейшей переписки. Когда все было отобрано, подозвал помогавшую им по дому женщину и сказал:
— Вот бумага. Та, что справа, пусть лежит, слева — сожгите…
И случилось непоправимое: женщина сожгла письма, находившиеся слева от нее. Писатель уже привык, что огонь преследует его всю жизнь, — сгорели вместе с Национальным театром рукописи переводов сочинений Мольера, чуть не сгорел весь Мэрцишор весной сорок четвертого, когда англо-американская авиация бомбила Бухарест… И вот эти письма. Но делать нечего. И он успокаивает себя работой.
«Весна! Ты с моею родимой страною встречаешься, будто с сестрицей-весною… В преддверье надежды, в канун возрожденья встречаетесь вы — две весны, два цветенья».
Была весна 1964 года. И расцветали сады.
Земля в весеннем цветении воодушевляла писателя, придавала ему молодость и силу. Вот как откликнулся он в ту весну на просьбу написать для «Правды» небольшую заметку о Первомае.
«Ты проснулся?
Рассказать тебе сказку?
Бывало, раз в год приходила к воротам сада Мэрци-шора девушка несказанной красоты.
Все девушки Мэрцишора были красивы, но эта превосходила красотою своей всех девушек Бухареста. Не раз пытался я передать на полотне образ ее и сожалел горько, что не родился живописцем. И не было у меня ни кистей, ни подходящих красок. Не было ни заколок с брильянтами для ее вьющихся локонов, что рассыпались водопадом, прикрывая младые, готовые горлинками взлететь груди. Ни голубого цветка цикория для синевы ее глаз не было, ни лепестков роз для алых губ… Я бы развел эти краски на утренней росе. Но красок не было. И тогда я подумал, что, будь у меня звездные капли, я бы сегодня ночью нарисовал ее образ на белой стене нашего дома, появившегося тоже как из сказки.
— Я День Первого мая, — сказала она. — Ты назови меня как хочешь — Кэтэлиной, Миорицей, Девой мечты. Как ни назовешь, я та же — День Первого мая.
За девушкой кружились хороводы птиц и белых бабочек. Птицы пели и щебетали, украшали собою деревья сада. И оттуда, от белых цветов, перекатывались волны всех ароматов цветов, лесов и лугов мира. И над ними шла девушка. Но не одна. Она никогда не приходила в наш сад одна, а со своим отцом, огненных дел мастером.
И девушка сказала:
— Назови его как считаешь и как хочешь. Он Человек Труда. Пока я пела, он творил чудеса своими руками, своим умом, сердцем, терпением и вдохновением. Он разумно созидает, рушит старые времена и творит новые, придает жизнь тому, кто в агонии, воскрешает жар молодости, любовь к людям и добрую волю, приносит спокойствие, изобилие, радость и мир.
Ты услышал, сын, сказку мою?
Это явь.
Сон твой был глубоким.
Но ты проснулся.
Ты пойдешь вперед, дальше, потому что это только начало сказки.
Сегодня день Девы, день Труда, ее Праздник.
Это твой праздник, Человек, Победитель, Созидатель, брат мой».
2
Параскива вошла к нему сильно встревоженная и опечаленная. Он чувствовал, что произошло что-то страшное. Нечасто на лице Параскивы такая печаль.
— Умер Деж, — сказала и села рядом с мужем. Она знала, как горячо любил Аргези Георгиу-Дежа, как восхищался простой, прирожденной рабочей мудростью, спокойствием, глубиной мысли и доступностью этого человека. В разговорах с ней он называл Дежа «наш Георгицэ», ласковым именем, которым называют только близких и родных. На смерть Георгиу-Дежа (19 марта 1965 года) Тудор Аргези написал выдержанный в глубоком народном стиле проникновенный плач, назвав его «Георгицэ, сынок». Показывая жене, сказал:
— Видно, мне суждено проводить туда всех своих друзей. Тебя же я прошу, Пуйкэ, не уходи раньше меня, не оставляй меня одного.
Это была единственная просьба Тудора Аргези, которую Параскива не выполнила.
В том, как вела себя жена, как разговаривала, шагала, в привычных движениях, с которыми подавала она ему кофе, в ее взгляде он впервые за эти пятьдесят шесть лет совместной жизни заметил еле уловимые изменения:
— Что с тобой, родная?
— Да ничего, немного устала, годы, наверное…
— Какие годы? Ты у меня молодая. Вот я уже совсем старый, на десять лет старше тебя… — И шутит: — Почему ты взяла меня такого старого, а?
— Ну ладно, я уже об этом говорила тебе… Звонил сегодня Бэнуцэ. Сказал, что одиннадцатый том скоро выйдет… — Параскива тихо ушла. Он заметил, что она прихрамывает.
— Что происходит с мамой? — спросил встревоженный Аргези Митзуру.
Дочь решила сказать ему все:
— Маму нужно показать серьезным врачам, Тэтуцуле. Обязательно.
И Аргези написал своему давнишнему швейцарскому другу, знаменитому профессору Францискетти.
После 1956 года семья Аргези приезжала в Швейцарию почти ежегодно. Тудор Аргези терял зрение. В 1958-м один глаз совсем перестал видеть, и швейцарские профессора Францискетти и Манн держали его под особым наблюдением. На этот раз, в 1966 году, они выехали в Швейцарию всей семьей. Францискетти ничего утешительного сказать не мог:
— Положение вашей жены безнадежно. Перед этой болезнью медицина беспомощна.
Из Женевы они вылетели самолетом. Аргези впервые поднялся в воздух над страной Вильгельма Телля.
— Посмотри, Параскива, как выглядят горы!
Параскива медленно повернула голову к иллюминатору. Швейцарские горы показались ей стадом гигантских животных, замерших по пути к океану. Спины животных темно-зеленые — это леса, а на их боках мелкие квадратики посевов, садов и виноградников, между гор речки, голубые глаза озер, белые, тесно прижатые друг к другу кубики.
— Смотри, мне кажется, что шел по этим горам гигант, брал пригоршнями из огромного мешка эти кубики и разбрасывал их. Видишь?
— Да, вижу. Это дома?
— Да, дома… — Аргези хотел, чтобы она посмотрела еще на эти горы, на разбросанные кубики, но Параскива уронила голову, закрыла глаза и попросила у Митзуры воды…
Тудору Аргези не
