Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11

После этого я отошел от него, продолжив развлекаться с компанией, и четверть часа спустя вышел из гостиницы, направившись медленно в сторону Посилипо. Я увидел его, следующего за мной издали, после чего я больше уже не сомневался в деле, так как знал, что он человек храбрый. Мы оба были при шпагах. Я взял правее в конце пляжа и когда оказался в открытом поле, где мы могли бы решить нашу распрю меж деревьев, я остановился, и, когда он поравнялся со мной, счел возможным с ним заговорить и даже решил, что не лишним было бы объясниться, но грубиян, ускорив шаги, бросился на меня как бешенный, со шпагой в руке, держа в левой свою шляпу. Я быстро обнажил шпагу, не думая убегать, остановил его, вытянув правый сапог, в тот самый момент, когда, вместо того, чтобы парировать удар, он вытянул свою, при том, что обе наши шпаги вонзились в рукава наших одежд до половины. Мы их сразу выдернули, но его шпага пронзила мой рукав в двух местах, в то время как моя ранила его в предплечье и в мякоть пониже локтевого сустава. Когда я захотел продолжить, он отскочил и я, заметив, что его парад не имеет силы, сказал, что дарю ему жизнь, если рана, которую я ему нанес, не дает ему возможности защищаться. Говоря так и видя, что он мне не отвечает, я надавил на его шпагу, затем добрым ударом выбил из руки на землю и наступил на нее ногой. Тут уж он сказал, кипя от ярости, что я на этот раз прав, так как маленькая рана, что я ему нанес, лишает его возможности достаточно крепко держать шпагу, но он надеется, что я ему дам реванш. Я пообещал ему это в Риме и, видя, что он теряет много крови, сам вложил его шпагу в ножны и отошел от него, посоветовав ему идти к Гудару, который был в двухстах шагах от того места, чтобы сделать перевязку.

Я вернулся, очень спокойный, в гостиницу «Кросьель», как будто ничего не было. Шевалье говорил любезности красотке Саре, а Гудар играл в кадриль со Стратико и двумя другими. Час спустя я покинул их, не сказав ни слова о Медини. Я отправился в последний раз ужинать и спать с моей дорогой Калименой, которую увидел лишь шесть лет спустя в Венеции, блистающую в театре Св. Бенуа. Я вернулся в «Кросьель» на рассвете и в восемь часов уехал, ни с кем не попрощавшись, в почтовой коляске, в которую сложил весь мой багаж. В два часа пополудни я прибыл в Салерно, где, поместив в хорошей комнате мои чемоданы, написал записку донне Лукреции Кастелли, у маркиза де ла К…. Я спрашивал, могу ли я нанести ей визит, с тем, чтобы затем покинуть Салерно. Я просил ее ответить мне сразу, пока я обедаю.

Полчаса спустя, в то время, как я обедал, я увидел саму донну Лукрецию, которая вошла в комнату, с радостью, написанной на лице, бросилась в мои объятия, называя себя счастливой увидеть меня еще раз в своей стране. Эта очаровательная женщина была моего возраста, но выглядела по меньшей мере лет на десять моложе. Сказав, что я узнал, где она, от аббата Галиани, я спросил у нее новости о нашей дочери, и она ответила, что та ожидает меня вместе с маркизом, своим мужем, представительным старцем, который сгорает от желания со мной познакомиться.

— Откуда он знает о моем существовании?

— Леонильда говорила ему о тебе тысячу раз за те пять лет, что за ним замужем. Он знает даже, что ты дал ей пять тысяч дукатов; и ты ужинаешь с нами этим вечером.

— Поехали сразу, моя дорогая, я умираю от желания увидеть ее и ее доброго мужа, которого послал ей Бог. Есть ли у нее дети?

— Нет, и это для нее несчастье, потому что все богатство ее мужа уйдет с его смертью его более близким родственникам; но Леонильда останется богатой, потому что у нее сто тысяч дукатов.

— Ты никогда не хотела жениться?

— Никогда.

— Ты прекрасна, как двадцать лет назад, моя очаровательная старая любовь; если бы не аббат Галиани, я бы уехал из Неаполя, так и не повидавшись с тобой.

Я быстренько беру свою шляпу, запираю в комнате мои пожитки и направляюсь с ней к маркизу де ла К… Я нахожу Леонильду подросшей по меньшей мере на три дюйма, и в свои двадцать пять лет она стала совершеннейшей красоткой. Присутствие ее мужа ее не смущает, она встречает меня с распростертыми объятиями и выводит этим из смущения, из-за которого я не могу чувствовать себя свободно. Она моя дочь, и природа, далеко не препятствуя мне испытывать к ней все сантименты любовника, запрещает в то же время все, кроме противоречивых отцовских чувств. После двух нежных объятий, которые длились лишь мгновенье, она представляет мне своего мужа, который, отягощенный подагрой, не может двинуться с кресла, в котором вынужден оставаться. С прекрасным смеющимся лицом, с колпаком в руке, он встречает меня с распростертыми объятиями, я целую его благородное лицо в обе щеки и поражен третьим поцелуем, которым он награждает меня в губы и который я тут же возвращаю, и этого достаточно, чтобы мы распознали друг в друге братьев. Маркиз этого ожидал, но я — нет. Сеньор, в возрасте семидесяти лет, который может себя поздравить, что еще видит свет, уже тридцать лет являл собой редкое явление в сицилийской монархии. Я сел возле него и, в возобновлении уверенности в нашем божественном союзе, наши взаимные объятия повторились, и две присутствующие женщины, удивленные, не могли понять, как может возникнуть это узнавание. Донна Леонильда радовалась, видя, что ее муж знает меня с давних пор, она сказала ему об этом, и добрый старик рассмеялся. Одна донна Лукреция сомневалась в действительности; ее дочь ничего не понимала и отложила свое любопытство на потом.

Маркиз де ла К … был сеньор, объехавший всю Европу, он много пожил и подумал о женитьбе только со смертью отца, который прожил восемьдесят два года. Став богатым, с рентой в тридцать тысяч дукатов, что составляет сто двадцать тысяч французских ливров, и, соответственно, могущественным в стране, где все продается, он решил, что может еще иметь детей, несмотря на слишком зрелый возраст. Он увидел на комедии в Неаполе донну Леонильду и в скором времени заключил с ней контракт, приписав ей в приданое сто тысяч дукатов. Герцог Маталоне умер, и донна Лукреция, жившая теперь вместе с дочерью, переселилась с нею в Салерно. Муж Леонильды, хотя и жил в роскоши, не мог истратить и половины своего дохода. В его обширном дворце жили все его родственники: это были три семьи, которые вели каждая отдельное хозяйство. Все родственники были на его обеспечении и все ждали смерти маркиза, чтобы поделить его богатства, что его огорчало, потому что он не любил их. Он женился только для того, чтобы заиметь наследника, но больше на это не надеялся; но от этого он не менее любил свою жену, которая делала его счастливым чарами своего ума. Он был умница, как и она, но они держали это в большом секрете, так как в Салерно никто не обладал этим качеством, так что он жил со своей женой и с тёщей, как добрый христианин, приспосабливаясь к предрассудкам своих соотечественников. [50]