Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11

«Среди вещей, — писал он, — которые я не понимаю, четыре меня удивляют. Первая — что не нашли ни су у запрещенных иезуитов, о которых говорили, что они столь богаты. Вторая — что все крючкотворы моего королевства богаты, несмотря на то, что по закону они не должны иметь никакой зарплаты. Третья — что все молодые женщины, у которых есть молодые мужья, рано или поздно беременеют, а моя никак не становится беременной, и четвертая — что все умирают в конце своей карьеры, за исключением Тануччи, который будет жить, я полагаю, до скончания веков».

Король Испании показывал это письмо в Эскуриале всем министрам, что его окружали, чтобы убедить их, что его сын, король Неаполя, имеет ум, и он был прав. Человек, который так безыскусно пишет, обладает умом.

День или два спустя шевалье де Морозини, девятнадцатилетний племянник прокуратора и единственный наследник этого знаменитого дома, прибыл в Неаполь в сопровождении графа де Стратико, своего гувернера, профессора математики университета Падуи, того, что дал мне письмо для своего брата, монаха, профессора университета Пизы. Он поселился в «Кросьель», и удовольствие, которое мы испытали от встречи, было взаимным. Этот юный венецианец путешествовал для собственного образования, стараясь изучить Италию; он провел три года в академии Турина, и с ним был человек, с которым он мог бы в будущем стать тем, кем хотел, чтобы быть способным занять на своей родине самые важные посты и выделиться в сообществе лиц, что составляют круг знати венецианской Республики; но к сожалению, этот молодой человек, богатый, красивый и не лишенный ума, был лишен желания учиться. Он грубым образом любил женщин, веселье в кругу распутников, и хорошая компания вызывала у него зевоту. Враг ученья, он изобретал лишь способы развлечься и тратить деньги направо и налево, больше для того, чтобы вознаградить себя за экономию, которую ему предписывал дядя, чем из-за природной щедрости. Он забавлялся тем, что, хотя он был уже взрослый, его хотели держать под опекой. Он посчитал, что может тратить восемь сотен цехинов в месяц, и находил очень дурным, что ему давали тратить только две сотни; с этой мыслью он старался делать долги и отправлял прогуляться графа Стратико, когда тот мягко упрекал его за безумные траты и доказывал, что, сберегая, он останется в состоянии с блеском явиться перед дядей по своем возвращении в Венецию, где дядя подготовил ему блестящую партию с очень красивой девушкой, наследницей дома Гримани де Серви. Единственное его качество, которое не вызывало опасений его гувернера, было то, что он не выносил игр, ни коммерческих, ни азартных; по этой причине я не побоялся представить его м-м Гудар, когда, узнав, что я с ней знаком, он попросил меня доставить ему это удовольствие. После того, как я проигрался, я приходил к Гудару, но не хотел и слышать об игре; Медини стал моим смертельным врагом; он уходил, когда видел, что я вхожу, но я делал вид, что этого не замечаю. Он был там в тот день, когда я представил Морозини с его гувернером, и, обратив на него внимание, сразу постарался завязать с ним близкое знакомство, но когда увидел, что тот тверд в своем нежелании играть, его ненависть ко мне удвоилась, потому что он был уверен, что если молодой человек не играет, это может быть только от того, что я его предупредил. Морозини, пораженный чарами прекрасной Гудар, думал только о том, чтобы проложить дорогу к ее любви. Он бы возненавидел ее, если бы мог вообразить, что единственным средством ее завоевать было предложить ей некую сумму. Он говорил мне несколько раз, что, будучи вынужден заплатить за наслаждение женщине, которую он полюбил, он почувствует себя настолько униженным, что наверняка победит в себе любовь, которую она ему внушила, потому что он считал, и был в этом прав, что обладает по меньшей мере такими же достоинствами как мужчина, что и м-м Гудар как женщина. Другим свойством Морозини было нежелание становиться обманутым женщиной, в которую он влюблялся, и которая хотела получать от него подарки до того, как предоставить ему свои милости, а сильной стороной м-м Гудар было качество, как раз обратное тому, что может быть аналогом этому положению. Она хотела, чтобы ее любовник предоставлял ей кредит. Стратико, его гувернер, был рад, что его подопечный занялся этим знакомством, потому что для него главным было занять молодого человека, потому что иначе тот не находил другого средства развеяться, как сесть на лошадь, но не для того, чтобы прогуляться, как подобает сеньору, но чтобы проскакать галопом десять-двенадцать станций в день, загоняя лошадей, которых он затем оплачивал. Его мудрый гувернер каждый день ожидал получить весть о каком-нибудь несчастье.

Это случилось, когда я уже решил уезжать. Дон Паскуале Латифа пришел ко мне повидаться вместе с аббатом Галиани, которого я знал по Парижу. Читатель может помнить, что я познакомился с его братом в «Св. Агате», что я поселился у него и оставил там донью Лукрецию Кастелли. Я ему сказал, что собирался нанести ему визит и спросил, находится ли еще с ним д. Лукреция. Он ответил, что д. Лукреция живет в Салерно с маркизой де ла К…, своей дочерью. Без этого визита я не мог бы узнать новостей о моей старой подруге иначе как от маркиза Галиани, и моя душа не получила бы одного из самых больших удовольствий в жизни. Я спросил у него, знаком ли он с маркизой де ла К…, и он сказал, что знает только ее мужа, который стар и очень богат. Я больше у него ничего не спрашивал. Через день или два после этого шевалье Морозини дал обед м-м Гудар, ее мужу, двум другим молодым людям, игрокам, с которыми он познакомился через нее, и Медини, который все время надеялся тем или другим образом надуть шевалье. К концу обеда случилось так, что возник некий вопрос, по которому у Медини было иное мнение, чем у меня. Объяснившись с некоторой язвительностью, я дал ему почувствовать, что человек воспитанный должен изъясняться несколько в другом стиле; он ответил, что это может быть, не мне учить его обязанностям воспитанного человека. Я сдержался, но мне надоело терпеть время от времени насмешки этого человека, который, быть может, имел основания желать меня унизить, но, будучи неправым по существу дела, должен был бы сдерживать свою неприязнь. Я решил, что он может отнести мое благоразумие к страху и что в этом предположении станет с каждым днем все более дерзким. Я решил в следующий раз его разубедить. Читатель может вспомнить, по какому случаю мы дрались. Он пил кофе на балконе, наслаждаясь свежестью, веющей со стороны моря, когда, держа свою чашку кофе в руке, я подошел к нему и, не слышно для остальных, сказал, что мне надоело терпеть его дурное настроение, поскольку, так сложилось, что мы находимся в большой компании. Он ответил, что я сочту его еще более резким, если мы сможем остаться без свидетелей тет-а-тет. Я ответил ему, смеясь, что тет-а-тет мне будет легко его исправить. Он отошел, говоря, что ему очень любопытно было бы узнать об этой легкости, и что можно было бы договориться сразу об этом тет-а-тет. Я пригласил его последовать за мной сразу, как только он увидит что я выхожу, не показывая виду, и он сказал, что непременно сделает это.