Анатолий Рыбаков - Роман-воспоминание

Из Йеля мы отправились в Филадельфию, в Брин-Мор колледж, где профессор Сергей Давыдов – потомок знаменитого нашего поэта и партизана Дениса Давыдова – встретил нас словами:

– Говорят, в Йеле ваше выступление было чрезвычайно интересным.

– Кто это говорит?

– Мне звонили из Йеля Венцлова и Рудич.

– «Выступление чрезвычайно интересное», а сами на меня кидались.

– Одно другому не мешает. А вас ожидает сюрприз.

Только он это произнес, в дверях появилась пара – высокие, подтянутые, спортивные, смотрят на нас с улыбкой. Так мы познакомились с профессором Принстонского университета Робертом Такером и его женой Женей, с которыми с тех пор и дружим. В тот вечер лил проливной дождь, от Принстона до Брин-Мора в Филадельфии почти три часа езды на машине, но они, узнав, что я там выступаю, приехали.

В 1973 году Такер издал книгу «Сталин – путь к власти». Он считается в США одним из главных специалистов по Сталину и истории Советского Союза сталинского периода. Поэтому «Тайм» прислал Такерам на рецензию «Детей Арбата», они написали хороший отзыв. Однако «Тайм» поставил условие: по прочтении рукопись уничтожить, что Такеры с великим сожалением и сделали – сожгли в камине. История любви и женитьбы Такеров необычна, я потом расскажу о ней.

Выступлением в Филадельфии закончилась первая половина поездки. Перед вылетом на Западное побережье три дня мы посвятили осмотру Нью-Йорка. Нашим гидом был Танин двоюродный племянник Миша Одноралов, художник, уехавший в США в 1980 году после знаменитых «бульдозерной» и «Измайловской» выставок, в которых принимал участие. Тем не менее Третьяковская галерея купила одну из его работ, которая время от времени выставляется в Москве. Мишина жена умерла от лейкемии, на руках остались две дочери – семи и тринадцати лет, с которыми он и прибыл в Нью-Йорк. Быстрый, ловкий, с неожиданным для небольшого роста трубным голосом, он для начала повез нас в Сохо, и мы увидели работы Комара и Меламида, где пародийно был представлен Сталин. Миша был доволен: «Твой герой».

«У нас…» – говорил он, мы не понимали поначалу, где у нас – в Москве, городе, в котором он родился, или в Нью-Йорке, куда приехал 35-летним. Потом поняли: «у нас» означало «в Америке».

В Гринич-Виллидже, районе богемы и интеллигенции, посидели в кафе, где стоит экран и непрерывно крутят фильмы Чаплина. «Ты же любишь, Толечка, Чаплина, смотри…»

Провез нас по ночному сверкающему огнями Манхэттену, спрашивая: «Ну как?» Остановился возле японского ресторана: обязательно надо попробовать специальное мороженое с примесью зеленого чая. Попробовали. Подошли к машине – под дворником на ветровом стекле штраф: неправильно припарковался. За эти дни бедняга получил пять штрафов, долларов на триста, деньги для Миши большие, но он махнул рукой: «Пойду к судье, отобьюсь».

Другой Танин двоюродный племянник – Андрей Наврозов – поехал с нами в Нью-Хевен, где находится Йельский университет, который он окончил. Андрея привезли в Америку ребенком – бело-розовым холеным московским мальчиком четырнадцати лет. В 1986 году ему стукнуло тридцать. Принес книжечку своих переводов Пастернака. Читал их вслух, но мы английского не знали. Захватил с собой и рукопись переводов на русский стихов Эмили Дикинсон. «Тетя Таня, положите сразу в чемодан, чтобы не забыть». Поведал свои сердечные тайны. Развелся с женой. Девушка, на которой хотелось бы жениться, хороша собой и богата (!), но все может сорваться… слишком молода.

– Сколько же ей? Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать?

Он наклонился, прошептал Тане на ухо:

– Восемнадцать…

У нас в гостинице троюродные братья впервые увидели друг друга. В этой паре Андрей был как бы «белой костью»: Йель, Пастернак, Эмили Дикинсон… А Миша – «черной»… Чтобы поднять девочек, в основном шоферил, хорошо, когда подваливал заказ на реставрацию, но ночью ли, днем все-таки успевал делать что-то и для себя.

Как протекает их жизнь теперь? Андрей на той девушке женился. Возраст не помешал. Укатили в Лондон. Порхают в «высшем свете». Переводами Эмили Дикинсон, которые Таня привезла в Москву, никто не заинтересовался. Попались мне недавно его статейки, пописывает человек: неумно, невежественно. Пустоцвет.

А у Миши и здесь картины купили два музея. И готовится в Нью-Йорке персональная выставка. Девочки давно на ногах. Нынешнюю жену он привез из Тель-Авива, служила в армии обороны Израиля, была лейтенантом. Программист. Привлекательна, добра, с юмором. Он – истовый православный и правых убеждений, его Хая – левой ориентации и атеистка, что отнюдь не мешает им жить в мире и согласии.

После Оклахомского университета – Станфордский на восточном Тихоокеанском побережье, возле Сан-Франциско. Как и другие университеты, Станфордский охвачен движением протеста против апартеида в Южной Африке. Митинги, собрания, сборы денег. Некоторые студенты из кампусов переселились в самодельные хижины из картона. В знак солидарности с населением Южной Африки приблизились, так сказать, к образу их жизни. Полиция хижины сжигает (антисанитарны), студенты их восстанавливают, полиция студентов арестовывает, держит по два-три часа в участках, потом отпускает. Общественная жизнь кипит. Кроме университета, я выступал в обществе «Мир без войн».

По Сан-Франциско, красивейшему городу США, нас возила Ольга Карлайл, внучка Леонида Андреева. Между ней, ее мужем, известным американским писателем Карлайлом, и Солженицыным произошли какие-то недоразумения. Ольга написала и издала во Франции и Америке книгу, разъясняющую суть конфликта. И нам о нем рассказывала. В начале девяностых годов эту книгу перевели на русский и опубликовали в журнале «Вопросы литературы».

Наконец мы в Гарвардском университете, быть может, самом интересном пункте нашей поездки. Пробыли здесь неделю, жили в коммуне аспирантов. Гарвард – крупнейший в США центр советологии. Не берусь судить о квалификации местных знатоков Советского Союза, но те, с кем я встречался, не производили на меня большого впечатления, эрудиция их была ограничена стереотипом: «империя зла». Встречи происходили ежедневно, с участием большого количества людей. Значение перестройки они понимали, но рассматривали ее с позиций «одоления противника». Никто из них, конечно, не предвидел столь быстрого «крушения коммунизма», которое произошло в последние пять лет, нынешние их утверждения, будто это – результат разработанной ими политики, не соответствуют истине. Советский Союз рухнул под действием других, внутренних причин.

Предвидел ли я сам конечный результат перестройки? В то время, в 1986 году, нет, не предвидел. Я опасался реставрации сталинизма в его брежневском исполнении, ощущал эту опасность справа, со стороны партноменклатуры, не желающей поступиться своей властью и привилегиями, но никогда не думал, что именно партноменклатура захочет другой власти, власти денег, не представлял себе их способности к подобному перевоплощению. Этот слой казался мне окостеневшим, замшелым в привычном стиле жизни, я не ожидал от них этакой прыти, не мог помыслить, что ради «мерседесов» и банковских счетов за границей они с такой легкостью развалят государство, созданное трудом и защищенное в войне кровью их отцов и дедов.