Драма жизни Макса Вебера - Леонид Григорьевич Ионин
В.: Неужели Вы думаете, что я считаю это свинство, которое мы теперь получили, демократией?
Л.: Если Вы так полагаете, мы можем, пожалуй, прийти к взаимопониманию.
В.: Но и прежнее свинство также не было монархией.
Л.: Что же Вы тогда понимаете под демократией?
В.: В демократическом государстве народ избирает вождя, которому он доверяет. Затем избранный говорит: «Теперь молчите и повинуйтесь». Народ и партии больше не должны вмешиваться.
Л.: Такая демократия может мне понравиться!
В.: Затем народ вершит суд – если вождь совершил ошибки – на виселицу его!..
Беседа велась сначала очень взволнованно, затем спокойно и дружелюбно, наверное, после того, как Вебер выступил со своей какой-то спартанской версией демократии. Но по существу они не понимали друг друга, говорит Марианна. Конечно, не понимали! Генерал, наверное, думал: «Что этот дурак профессор явился сюда со своим дурацким предложением!» А Вебер думал: «Сапог сапогом! Разве он может что-то понять!» В общем, Вебер был глубоко разочарован, резюме его было: «Пожалуй, для Германии лучше, чтобы он не сдавался. Впечатление от его личности может быть неблагоприятным. Враги вновь придут к заключению: „Жертвы войны, которая лишит влияния этого типа, были не напрасны!“ Теперь я понимаю, что мир протестует, когда такие люди, как он, ставят ему сапог на затылок. Если он опять будет вмешиваться в политику, с ним надо беспощадно бороться» (МВ, 537). Вообще-то это требование к Людендорфу само по себе было настолько нереалистичным, что приходит в голову предположение, что Вебер и не мог рассчитывать на то, что оно будет принято и реализовано. Скорее всего, оно рассчитано было на внешний успех, на поднявшуюся в прессе и общественном мнении волну, как сейчас иногда говорят, на хайп и ни на что более! Оно должно было привлечь внимание не столько к Людендорфу, сколько к самому Веберу. Иначе просто невозможно объяснить этот политический кунштюк со стороны глубоко образованного профессора и опытного (нет, не политика, но) журналиста и публициста.
Вебер, конечно, тяжело переживал отсутствие собственного политического успеха, особенно на фоне январского провала на выборах в Гессене, где функционеры партии, за которую он выступал, косвенным образом фактически удалили его из партийного списка (с. 337). Ситуация была крайне двусмысленной, ему было нанесено «политическое оскорбление» и, что особенно тяжело, партией, одним из основателей которой был его брат Альфред. Вообще в послевоенной ситуации, когда страна переживала очень трудное время и чувствовалась необходимость как в новых идеях, так и в новых лицах, имя Макса Вебера довольно часто всплывало в политических дискуссиях. Марианна в мемуарах дает краткую подборку. Но и раньше имя Макса Вебера часто почти автоматически ассоциировалось с высшей позицией в германской политической системе. Многие из тех, говорит она, кто читал политические статьи и слушал его речи, были убеждены, что именно Вебер должен стать во главе государства. Один из берлинских друзей писал Елене Вебер (матери Макса) 2 ноября 1918 г.:
Я не могу освободиться от уверенности, что разрешить внутренний политический кризис, в котором мы находимся, может только один человек – Ваш сын Макс. И чем больше я об этом думаю, тем более во мне растет уверенность, что он призван быть в это трудное время нашим вождем. Сегодня у меня был ряд социал-демократических деятелей из Саксонии, с которыми мне надо было поговорить о делах, но, естественно, мы говорили и о политике, так как они только что ушли с заседания фракции: они рассказали мне, что кандидатура канцлера до сих пор не найдена. Макс Баденский (принц Баденский Максимилиан. – Л.И.) им совершенно не нравился. Тогда я им сказал, почему вы не обратитесь к другому Максу из Бадена, к Максу Веберу, это самый подходящий человек, быть может, единственный, нужный нам. Эта мысль им очень понравилась, и они решили назвать его имя в вечерних дебатах на собрании фракции. Я жду очень многого, если только вопрос станет о его кандидатуре, и не сомневаюсь, что все члены партий большинства сойдутся на ней. Сознаюсь открыто, что я не всегда был согласен с прежними политическими взглядами Макса <…> Но его политическая гениальность, его глубокое знание, его блестящее красноречие, невероятная острота его интеллекта предназначают его как никого другого к ведущей роли именно в такое время, когда только наилучшие достаточно хороши для нас (МВ, 511).
Есть много свидетельств того, что такое мнение было довольно распространенным. Но практические попытки Макса включиться в политическую бюрократическую машину всегда оказывались безуспешными. Это очень интересный факт. В последней фразе процитированного выше письма перечислены качества, потенциально делающие его выдающейся, просто уникальной фигурой на этом поле. Но Макс Вебер обладал и другими психологическими и моральными качествами, которые не просто затрудняли его движение вверх, но, похоже, делали его вообще невозможным. Во-первых, это нежелание компромиссов, и нельзя сказать, что полная неспособность, но, во всяком случае, недостаточная способность к компромиссам (об этом он сам писал, но, признавая свою неспособность к компромиссам, как бы превращал этот недостаток в достоинство, приписывая его специфике своего исследовательского, научного ума); во-вторых, неумение остановиться в связи с изменением обстоятельств в преследовании какой-то, пусть даже благой цели; в-третьих, нежелание соразмерять средства с целями (привлечение грандиозных средств для достижения достаточно скромной цели); в-четвертых, злоупотребление публичностью в условиях, когда часть деятельности по умолчанию должна протекать в тишине и основываться на неявных договоренностях. Политика – это сфера целерациональных действий, а именно свойств целерациональности недостает в практических политических действиях Вебера. Мы не случайно так подробно останавливались на борьбе Вебера с Руге и Кохом в более ранний период его деятельности; в этом кейсе выразительно проявились все описанные черты.
Продолжим перечень: в-пятых, настораживала его склонность к хайпу как орудию достижения политических целей – это и история с Людендорфом, и еще одна подобная история, о которой мы упоминали (с. 52). В общем и целом все эти проявления «политического характера» Вебера заставляли реальных, то есть практических политиков, настороженно относиться к полноправному участию Вебера в профессиональной политике. Никому не нужен enfant terrible под боком. Он знал, как должна делаться политика, и великолепно об этом писал. Но действовать так, как до́лжно действовать в политике, он не умел: ценности – причем часто под видом общезначимых ценностей могли подаваться его личные политические склонности и предпочтения – у него всегда оказывались чуть-чуть впереди сухой целерациональности.
В политическом сообществе к 1919 г. это уже не было новостью. Показательна в этом смысле история с его участием в выборах в
