Елизавета Федоровна - Дмитрий Борисович Гришин
К 1914 году Марфо-Мариинская обитель располагала больницей на двадцать две кровати (расширения не предполагалось, поскольку главной задачей сестер оставалось посещение бедных и больных вне обители), аптекой, бесплатно отпускавшей лекарства беднякам, амбулаторией в шесть кабинетов, приютом для восемнадцати девочек-сирот, воскресной школой для девушек и женщин, работающих на фабриках. Работала столовая для неимущих, отпускавшая обеды на дом (за год около ста сорока тысяч) преимущественно многодетным семьям. Несколько лет просуществовал дом для чахоточных женщин (закрыт с появлением в Москве специальной туберкулезной лечебницы), где стационарно лечилось несколько десятков человек. «Это заведение тяжко посещать, – признавалась Елизавета Федоровна племяннице Ольге, – потому что выздоравливают здесь немногие: их уже умирающими привозят из какого-нибудь убогого угла, где они жили впроголодь, – так грустно. Раз в неделю наш священник ходит к ним, служит молебен и разговаривает с ними. Они часто причащаются и соборуются…»
За стенами обители (в Николаевском дворце) был открыт кружок «Детская лепта», в котором каждое воскресенье после краткой проповеди отца Константина Зверева дети из состоятельных семей заготовляли белье и одежду для своих неимущих сверстников. К работе подключились и взрослые, стали поступать пожертвования деньгами, материей, готовыми изделиями. Только за 1910 год таким способом удалось одеть около шестисот человек. Однако главное внимание уделялось целевой помощи «низам» Москвы. На имя Елизаветы Федоровны поступали сотни прошений, и она отправляла сестер по адресам нуждавшихся. Кроме того, обитель занялась самостоятельным выявлением тех, кому требовалась срочная социальная помощь. Вначале была обследована ближайшая Якиманская часть, затем сестры милосердия отправились в другие районы, а с осени 1913 года стали осваивать Хитров рынок. В этом жутком криминальном районе они обходили ночлежные дома, делая прививки или перевязки больным, искали не до конца опустившихся «на дно» и подбирали им место работы. В чайной Общества трезвости (организованной еще Сергеем Александровичем) проводили чтения для подростков. И, конечно, пытались вытащить из злачного места детей, распределяя их по приютам.
То в одном, то в другом уголке города москвичи могли видеть идущих обычно парой женщин в непривычном одеянии. По праздникам и воскресеньям на них было белое, а в остальные дни серое платье, сшитое по покрою рясы, наглухо закрытое спереди и с застежками сбоку. Вскоре они перестали удивлять – сестры милосердия Марфо-Мариинской обители влились в повседневную жизнь Москвы, став ее неотъемлемой частью. Некоторые из них выделялись белыми апостольниками монашеского покроя и серыми шерстяными покрывалами. Это были «крестовые», то есть посвященные сестры, носившие на груди кипарисовый крест. Точно так же выглядела их настоятельница. Правда, новый облик Елизаветы Федоровны не сокрыл ее красоты – ни внешней, ни внутренней. Увидевший тогда Великую княгиню французский посол Морис Палеолог с восхищением отметил: «Ее лицо, обрамленное покрывалом из белой шерстяной материи, поражает своей одухотворенностью. Тонкость черт, бледность кожи, глубокая и далекая жизнь глаз, слабый звук голоса, отблеск какого-то сияния на ее лбу, – все обнаруживает в ней существо, которое имеет постоянную связь с неизреченным и божественным».
* * *
Большая Ордынка была тихой улицей Замоскворечья. Проезжая по ней, не всякий мог обратить внимание на невысокие белокаменные ворота, стоявшие в ряду типичных построек. И только хорошо знавший, что скрывается за ними, и пришедший сюда специально останавливался перед аркой, крестился на образ Богоматери «Неувядаемый Цвет» и, пройдя через калитку, попадал на территорию Марфо-Мариинской обители. Первое, что открывалось взору, – большой сад. Множество деревьев, кустарник, клумбы с белыми цветами. Весной их дополняли незабудки, самостоятельно пробивавшиеся на газонах и голубыми искорками славшие приветствие от русских полей. Направо тянулись главные строения, включая дом настоятельницы, и если посетитель направлялся именно к ней, то поднимался на второй этаж и ждал в приемной. Дальше могли проходить лишь те, кого Великая княгиня приглашала лично. Для бесед с таковыми предназначалась ее личная гостиная, небольшая, но очень светлая угловая комната с плетеными креслами и простой кушеткой. Три столика были покрыты скатертями, над центральным низко свисала лампа под белым абажуром. Дверь в конце левой стены вела в кабинет, где Елизавета Федоровна работала в одиночестве, а завершала покои настоятельницы ее маленькая спальня с простой железной кроватью.
Ежедневно после вечерней службы в больничном храме настоятельница приходила в свою молельню. Эта комната всем своим видом напоминала храм – роспись внизу стен, паникадило, множество икон, среди которых на правой стене выделялся большой образ Серафима Саровского. В проеме окна было изображение стоящего Спасителя. Совершив молитву, Великая княгиня в половине одиннадцатого ложилась спать, с тем чтобы в семь утра вернуться к работе.
Дел было много. Определить послушания сестрам, разобраться с их проблемами, а подчас и показать пример. Однажды она поразила поступком, о котором в обители долго вспоминали: «Как-то картошку перебирать, сестры заспорили, никому не хочется – матушка молча оделась и пошла сама. Тогда уж за ней все побежали». Затем требовалось выслушать отчеты и разобраться с хозяйством. Елизавета Федоровна вникала практически во все. Как пишет игумен Серафим Кузнецов, в обители «не было деревца, которое не было бы посажено по ее указанию, не было гвоздя, вбитого не по ее распоряжению». Много времени занимала работа в больнице, куда Великая княгиня приходила даже поздно вечером. «Если кто-то из больных давал повод для беспокойства, – вспоминала графиня А. А. Олсуфьева, – она садилась возле его кровати и просиживала так до утра, стараясь облегчить страдальцу изнурительные ночные часы. Благодаря исключительной интуиции ума и сердца ей удавалось найти слова утешения, и больные уверяли, что само ее присутствие облегчало боль, они чувствовали, как от нее исходит целительная сила, дающая терпение и спокойствие в страдании, боязливые смело шли на операцию, укрепившись ее утешительным словом». Этим словам вторит и Н. С. Балуева-Арсеньева, также говорившая о поступлении тяжелых больных в личное ведение Елизаветы Федоровны: «Она, как правило, выполняла ночные дежурства при них, утешала, ободряла их и молилась с ними». Кроме того, Великая княгиня нередко ассистировала хирургам, отмечавшим ее самообладание и умение.
Когда кто-то из пациентов умирал, настоятельница наравне с другими сестрами бралась за чтение Неусыпной Псалтыри в маленькой часовне, притаившейся в глубине сада. Зато как она радовалась, когда удавалось спасти практически безнадежного. Поразительный случай приводит та же А. А. Олсуфьева (он подтвержден рассказом одной из сестер, так что полностью достоверен). По словам графини, в обитель привезли кухарку, «которая получила ожоги, опрокинув керосинку; площадь ожогов была слишком велика – кожа уцелела лишь на ладонях и ступнях, и врачебная наука не могла ей помочь. У несчастной уже началась гангрена, когда ее доставили из городской больницы. Великая княгиня сама делала перевязки; они были чрезвычайно болезненны – приходилось ежеминутно прерываться, чтобы
