Елизавета Федоровна - Дмитрий Борисович Гришин
Я сплю свои 8 часов, ем с удовольствием, физически чувствую себя удивительно здоровой и сильной (небольшая простуда, ревматические боли или подагра, от которой страдали все в нашей семье, – от них никуда не денешься). Ты знаешь, у меня никогда не было румяных щек и всякое глубокое чувство тотчас отражается на моем лице, так что в церкви я часто выгляжу бледной, ведь я, как и вы с Аликс, люблю богослужение и знаю, какую глубокую радость может доставить хорошая служба… Я совершенно спокойна, а совершенный покой – это совершенное счастье. Мой милый Серж почиет в Бозе со многими, кого он любил, с теми, кто ушел туда к нему, а мне Господь дал прекрасную работу на этой земле. Исполню ли я ее хорошо или плохо, один Он ведает, но я буду стараться изо всех сил, и я влагаю свою руку в Его и иду, не страшась тех скорбей и нападок, которые приуговил для меня этот мир, – мало-помалу моя жизнь повернула на этот путь».
То, чем жила обитель, весьма интересовало Великую княжну Ольгу Николаевну. Старшая дочь императора, обладавшая очень живым умом и рассудительностью, всегда тянулась к тете Элле, а та отвечала ей взаимностью. Несмотря на разницу в возрасте, они прекрасно понимали друг друга, могли доверительно общаться, на равных обсуждать новости, делиться впечатлениями. И понятно, что внимание племянницы к делам Елизаветы Федоровны на Большой Ордынке было далеко не праздным. «Я очень рада, что тебе это интересно, – писала ей тетя. – Удивляешься, что у нас так много сестер и так мало больных; видишь ли, сестры пока учатся, и нельзя так скоро всем позволить ухаживать за больными, можно навредить пациентам. А, кроме того, одни работают по дому как прислуга, другие занимаются бельем, третьи – кухней, четвертые – больными, пятые – в храме, но все равны перед Богом в этом труде и все ходят на беседы нашего священника, а когда свободны, сидят с больными, пока остальные заняты на регулярных уроках с врачами. Все должны уметь ухаживать за больными, но большая часть сестер обучается на специальных медицинских занятиях. Понимаешь, когда они пойдут к бедным, то должны будут уметь их поуютнее устроить там, где те живут, нельзя же всех бедных больных забирать из дому, где они нужны домашним, но можно их упокоить телесно и душевно…
Старец, который живет в монастыре неподалеку, старенький святой священник – затворник, он выходит только по субботам и воскресеньям исповедовать… Подумать только, в молодости он служил дьяконом рядом с моим домом, на соседней улице, потом стал священником в Кремле, потом монахом, а теперь – отшельник. Прекрасная жизнь! Мало-помалу, под покровом Церкви он возрастал в святости, так что, зная людей, он полон милости и понимания… Я рада, что он благословил мой труд и указал мой долг как Великой княгини и как начальницы обители».
Старец, о котором говорит Елизавета Федоровна и который, по ее словам, внешне напоминал ей икону преподобного Серафима, – отец Алексий (Федор Алексеевич Соловьев), инок Свято-Смоленско-Зосимовой пустыни. Смиренный, но внутренне сильный, он пользовался огромным авторитетом, привлекавшим в монастырь массу людей. «Особой чертой характера о. Алексия, – писал о нем архиепископ Арсений (Жадановский), – является общительность, доступность и внимательность ко всем. Старый и малый, образованный и простой, говоря с ним, чувствует, что батюшка не тяготится, а проявляет живой интерес к судьбе каждого. Больше того, он как бы берет на себя скорби ближнего». Отец Алексий стал духовником Митрофана Серебрянского, да и сама Великая княгиня не раз приезжала к нему за советом и духовной поддержкой. Порой они проводили в беседах наедине до четырех часов, после чего в храме удивленные паломники могли видеть Елизавету Федоровну стоявшей на молитве прямо, не шевелясь («как свечечка!»), и только истово клавшей глубокие поклоны.
Но вернемся к письму. «Приводят в порядок сад, но пока он, конечно, выглядит ужасно. Церковь и вправду будет прекрасная, а дома потихоньку расширяют и красят… Сейчас я собираюсь устроить небольшое заведение для девочек-нищенок, где их будут готовить в “прислуги за все”. Во всех приютах, кроме тех, что для девочек, есть учитель военного дела, который учит гимнастике, маршировке и т. п., приготавливая к будущей солдатской жизни. Мои сестры умеют работать, и мы все делаем с верой. Великое назначение нашей обители и сестер – оказывать христианское милосердие именем Православной Церкви».
Число сестер постепенно возрастало. В 1910 году их было уже пятьдесят, а к 1914-му девяносто семь. Согласно уставу в обитель принимались «лица, достигшие 21 года и до 40 лет, православные, грамотные, достаточно крепкого здоровья и желающие посвятить во имя Господа все свои силы служению страждущим, больным и неимущим». Дела милосердия соединили здесь и представительниц дворянства, и женщин из средних сословий, и простых крестьянок. Пройдя подготовку, они трудились в больнице, в аптеке, в приюте, в столовой для бедных; работали в рукодельной, на кухне, в трапезной. Важные задачи возлагались на казначею, которой стала Валентина Сергеевна Гордеева, пришедшая в обитель одной из первых. Ровесница Елизаветы Федоровны, дочь самарского губернатора С. П. Ушакова и вдова курского губернатора Н. Н. Гордеева, умершего в 1906 году, Валентина Сергеевна сразу откликнулась на предложение Великой княгини стать ее помощницей в новом деле. Казначейские обязанности потребовали от Гордеевой наблюдения за всей хозяйственной частью обители, ведения счетов, производства текущих расходов, надзора за порядком и чистотой. В отсутствие настоятельницы следовало исполнять ее обязанности. Фактически Валентина Сергеевна стала ближайшей сотрудницей Елизаветы Федоровны, ее правой рукой. «Вся в работе, – говорила о ней Великая княгиня, – энергична, хорошо разбирается в делах, а характер до того легкий, что меня понимает с полуслова. Она умеет сделать так, чтобы ее все любили, но при этом не проявляет слабости, так как очень ответственна. Это просто дар Божий, а для меня
