Светлана Аллилуева – Пастернаку. «Я перешагнула мой Рубикон» - Рафаэль Абрамович Гругман
Светлана никогда Любу не видела, но обратиться ей было не к кому, и она написала письмо в Париж, рассказала о своей нынешней жизни, о нежелании возвращаться в СССР и напоследок спросила: возможно ли издать за рубежом книгу воспоминаний о своей семье? Она размышляла: будет ли интересно западному читателю то, что волновало её? В «Письмах» много личного, интимного, в них нет описаний политических событий, и это не мемуары политического деятеля или общеизвестной личности, писателя или артиста. Кроме того, – она критично оценивала свой литературный дебют – это был её первый писательский опыт. Удачен ли он? Но в то же время, опровергая свои сомнения, она полагала, что публикация истории их необычной семьи позволит ей заработать и безбедно жить в новом для неё мире.
Лаконичная телеграмма, пришедшая из Парижа: «Да, возможно» – подтолкнула её к решению забрать у Кауля рукопись. Затем от Любы пришло письмо. Дочь большевика, близкого соратника Ленина, одобряла её решение. Но практических советов, Светлана на них рассчитывала, в письме не было.
Она вспомнила, как впервые встретилась с Д’Астье в июле 1962-го. Вскоре Микоян пригласил её на дачу и заметил, что ей «не запрещено» встречаться с прогрессивными зарубежными деятелями – Д’Астье был первым лауреатом Международной Ленинской премии мира, – «но лучше этого не делать». Затем он напрямую спросил (зная о пристрастии Светланы к сочинительству, филолог всё-таки): «Тебе никогда не хотелось написать воспоминания? Пиши, если хочешь. Только не давай иностранцам, они будут охотиться за тобой».
Она ответила, что не собирается ничего писать – так оно и было на тот момент, но уже через год, на одном дыхании написав семейную хронику, она знала, что должна хранить её в тайне. «Письма» предназначены для самого близкого круга. Если власти о них прознают, то в лучшем случае заставят переделывать воспоминания, так же как принудили её дедушку, Сергея Яковлевича Аллилуева, переписывать мемуары, а в худшем случае – конфискуют, как в случае с романом Василия Гроссмана…
Она не представляла ещё, какой сенсацией окажется её книга, особенно страницы, описывающие смерть Сталина, не знала о распространяемых за рубежом слухах о заговоре и насильственной смерти и не предполагала, что, опираясь на её воспоминания, «сталинисты» напишут множество книг, а запомнившаяся ей фраза: «Хрусталёв, машину!» (возможно, на самом деле она звучала иначе) станет классикой в литературе о Сталине и названием художественного фильма (1998). Но она знала: всё, что она скажет, будет воспринято как политическое заявление.
Она давала читать «Письма» своим друзьям, те были потрясены содержанием и, к их чести, умели держать язык за зубами. Информация о рукописи из их круга не вышла. КГБ, имевшее всюду «глаза и уши», оповещено не было.
* * *
Светлана не решалась обратиться в американское посольство, хотя, как выяснилось, это была единственная возможность остаться на Западе. Она ещё не была готова к решительному поступку и выторговывала отсрочки, стараясь оттянуть срок возвращения. Она попросила Динеша похлопотать о продлении визы (ранее он сказал, что с этим проблем не будет, так как визами занимается родственник его жены). Динеш известил советское посольство, что она намерена остаться в Калаканкаре до 25 января, до следующего самолёта в Москву. С этим нехотя согласились. В оставшиеся дни Динеш возил её на мероприятия, проводимые им в рамках избирательной компании, и познакомил с Индирой Ганди.
Через неделю Суров вновь приехал за ней в Калаканкар.
– Я буду просить Москву разрешения погостить здесь ещё три месяца, – огорошила она второго секретаря посольства.
Он долго молчал, а затем осторожно спросил, предчувствуя неладное:
– Ну а что дальше, Светлана?
– Потом я вернусь домой, – сказала она, зная, что лжёт, чувствуя в глубине души, что не сможет вернуться, и, чтобы смягчить эффект от её неожиданного упрямства, аргументировала просьбу желанием погостить у родственников мужа.
Суров был озадачен. Он прекрасно понимал, что новоиспечённых индийских «родственников» она увидела впервые в жизни и, кроме памяти о Сингхе, которая быстро выветривается, их ничего не связывает. В Москве остались дети и кровные родственники, куча родных племянников, Васиных детей, с которыми она не поддерживала отношений. А тут, как говорится, на ровном месте вспыхнула любовь к чужакам. Он был опытен, второй секретарь, но в 600 милях от посольства вынужден был проявлять сдержанность.
А она схитрила и, зная, что разрешение на поездку выдано Председателем Совета Министров и посол не вправе взять на себя ответственность за продление визита, написала письмо Косыгину и передала его Сурову. Она знала: пока письмо будет им получено и обсуждено на Политбюро (для страховки принято собирать подписи), пройдёт время. Она не сомневалась, что в продлении ей будет отказано, но эта уловка позволила ей, не сжигая мосты, отстрочить возвращение. Суров уехал мрачный, увозя Косыгину головную боль…
* * *
Через Динеша Кауль вернул Светлане рукопись, переданную ему на хранение. Он кратко пересказал ему её содержание, и Динеш насторожился. От Нагги, своей жены, он узнал, что Светлана отправила кому-то письмо в Париж, и, передавая ей рукопись, осторожно спросил, планирует ли она отправить её в Париж.
Светлана ответила уклончиво, после долгого обдумывания твёрдо решив, что людям, которых она практически не знает, рукопись она не доверит. Это в нынешние времена при наличии копировальной техники легко можно сделать множество ксерокопий или за секунды переслать в электронном виде текстовый файл – у Светланы на руках был единственный экземпляр, которым она хотела распорядиться с максимальной надёжностью.
Динеш был членом правительства. Он не горел желанием быть вовлечённым в скандал, который неминуемо возникнет, если его гостья совершит поступок, способный осложнить советско-индийские отношения. Сообщив ей, что правительство не пойдёт из-за неё на конфликт с Советским Союзом, и зная, что некоторые его родственники советовали ей обратиться в американское посольство, он хотел оградить себя от любых неприятностей.
– Я не думаю, что американцы помогут вам. Конечно, они издадут вашу книгу, сделают из неё фильм, а вы станете чем-то вроде кинозвезды.
