Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин
То, что произошло, конечно, было обратным тому, что сообщало каирское радио: Израиль в ту ночь уничтожил весь египетский воздушный флот, который так и не успел взлететь. Для Египта война была проиграна с одного удара.
Я решил, что мне все-таки следует вернуться в Израиль. На меня также повлияли письма двух близких мне людей в Израиле — Шули и Исраэля Шахака. Оба звонили мне. Шуля по личным причинам — раввинский суд (который отвечает за решения о браке, разводе и смерти еврейских граждан Израиля) решил отдать ее сына бывшему мужу, «потому что только мужчина может передать своему сыну необходимые качества религиозного еврея».
Исраэль Шахак — мой друг и профессор химии, который преподавал в Иерусалимском университете и был также председателем Ассоциации защиты прав человека в Израиле (главное, чем он занимался, была защита палестинцев Израиля от ограничений и нападок), — мне тогда написал, что победоносная война смела ряды тех, кто протестовал против войн и против угнетения арабского населения Израиля, оппозиция в правительстве Израиля практически рассыпалась. Захват новых территорий усилил эти процессы. Не хватает людей, готовых говорить в защиту прав меньшинств и против крайнего национализма.
Университет Хайфы: YESH
В это время, в 1967 году, Зигмунд Бауман — известный польский социолог — собирался уехать из Польши и создать в Хайфском университете отделение социологии. Узнав, что я собираюсь в Израиль, он пригласил меня присоединиться к этому делу. Я высоко ценил его работы, которые читал, но план не осуществился. Зигмунд переехал в Англию и осел в Университете Лидса, а я, оставшись верен первоначальному своему намерению, оказался в Хайфе.
Университет Хайфы, который был тогда в процессе создания, был интересен тем, что являлся единственным из университетов Израиля, в котором 13% студентов были палестинцами. Почти все студенты-палестинцы Израиля учились в Хайфе. Для израильских палестинцев, которые тогда в большинстве своем жили в Западной Галилее, это был ближайший университет, до которого можно легко доехать автобусом. По академическому чину я оказался членом совета университета. На повестке дня первого заседания был протест нескольких коллег против того, что по воле полиции ректор отстранил от работы арабского преподавателя. Причиной этого было то, что дядя этого преподавателя являлся членом арабского легального националистического движения. Некоторые из членов университета протестовали, а на заседании совета трое из примерно сорока выступили против такого решения ректора. Одним из этих троих оказался я.
После спокойной, чинной атмосферы сената Манчестерского университета все это было необыкновенно громко и резко. Кто-то процитировал Библию о том, что «ты не разрешишь принести змею в свой дом». Я вскочил: «Ты не смеешь сравнивать людей со змеями!» На что он мне: «Свобода слова! Мне не дают говорить!» Я — ему: «Не позволю тебе так говорить про людей». Началась перепалка. «Ты — экстремист!» — это он мне. Я ему на это: «Я экстремист? Я — консерватор!» Наступило полное молчание, от удивления члены совета перестали даже кричать. Воспользовавшись этим молчанием, я продолжил: «Я — консерватор! Это вы забыли Манифест независимости, в котором сказано, — и процитировал дословно: — „Мы протягиваем руку арабским соседям нашим и обещаем, что в нашей стране они будут равны и свободны“!» Коллеги не имели что возразить: это и есть Манифест независимости — черт бы их побрал — документ, который объявил миру о создании израильского государства.
И, как бывает, когда нечего сказать, в ответ заорали злые слова во много голосов.
Мы спорили, пока кто-то не крикнул из задних рядов: «Тайное голосование!» А когда кто-то требует тайного голосования, его обязаны провести. Моей реакцией было: «Не понимаю, зачем тайное голосование, каждый видит — трое против всех». Но его провели, и двенадцать членов совета проголосовали против ректора. Это был какой-то новый Израиль, какого я не помнил: девять человек молчали, подспудно выражая протест! Когда я выходил с заседания, ко мне подошел один из членов совета — по-видимому, из тех девяти — и сказал: «Теодор, как ты оцениваешь результаты этого голосования?» Я ему ответил: «Знаешь, у меня чувство, что, если безграмотный араб, слепой и инвалид, войдет в ворота этого университета и потребует, чтобы из него сделали профессора, этот ректор подумает дважды перед тем, как отказать». Мы свое дело сделали. Сама идея, что человека можно снять с работы за то, что его дядя не нравится правительству и что он не еврей, была, по-видимому, заблокирована на время.
К концу моего первого года работы в Хайфе студенты создали свою организацию, объединяющую левых, и назвали ее «Еш». Я не состоял в этой организации, поскольку не был студентом, но стал их негласным патроном, самым старшим по возрасту и академическому рангу из тех, кто их поддерживал. Слово «Еш» на иврите значит «существует» — короткое и выразительное, и говорит все, что надо: мы здесь, и вы нам рта не заткнете. «Еш» начал издавать газету с названием «Post mortem». В организации взаимодействовали три группы. Первой были латиноамериканские студенты, которых родители отослали из Америки подальше от греха, потому что там быстро создавались военные диктатуры. Родители боялись за жизнь своих детей. Вторая группа — палестинцы из городов и сел севера Израиля. Третья — кибуцники — рожденные в кибуцах. Эти три группы вместе создали мощную организацию. На следующих выборах в совет студентов они получили большинство — это был первый и единственный случай в истории Израиля, когда крайние левые руководили советом студентов.
Мой курс по социологии знания пользовался популярностью. Я учился, пока преподавал. Каждая лекция посещалась хорошо, в ней участвовало много студентов с других кафедр. Этот курс стал средством обучения молодых людей тому, как думать, и — если я сам так говорю — это был, вероятно, лучший курс, который я когда-либо читал или посещал. Качество студентов и их открытость к новым идеям существенно повлияли на качество того, что я пытался преподавать.
Параллельно в Израиле 1960‑х шла жестокая борьба между крайними националистами, которые все более овладевали страной, и теми, кто им сопротивлялся. Создались такие организации, как «Еш Гвуль» («Есть граница»), состоящая в основном из офицеров резерва, которые отказывались служить на новооккупированных территориях. Эти люди стояли против
