Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
Глава третья
Между Софи и Бертой
Переписка Берты фон Зуттнер и Альфреда Нобеля носила дружеский характер и основывалась на общем понимании проблем современности, на общих литературных интересах и особенно на страстном увлечении пацифистским движением…
Эдельгард Бидерман[73]
В апреле 1883 года, в самый разгар делового конфликта с Людвигом, едва не переросшего в личный, Альфред Нобель неожиданно получил небольшую бандероль из далекого Тифлиса. Внутри лежала только что изданная в Лейпциге книга Берты фон Зуттнер «Inventarium einer Seele» («Инвентаризация души»), а также сопроводительное письмо. В нем Берта рассказывала о том, что вскоре после их недолгого знакомства и расставания, в 1876 году, жизненные неурядицы вынудили ее с молодым мужем принять предложение княжны Екатерины Александровны Дадиани (урожденной Чавчавадзе) и переехать жить под ее покровительство на Кавказ, в Тифлис, нынешний Тбилиси. Здесь они оба перебивались литературной поденщиной – писали бульварные романы, занимались переводами, а кроме того, Берта давала уроки немецкого и французского детям грузинских аристократов и местной русской интеллигенции, а Артур подрабатывал как художник и чертежник – делал планы домов, эскизы обоев и т. п.
В 1877 году, после начала Русско-турецкой войны, Артур фон Зуттнер стал писать репортажи с театра военных действий и публицистические статьи в различные венские издания и вскоре приобрел известность в качестве журналиста. Статьи мужа так подействовали на Берту, что она засела за философский роман, который недавно завершила с помощью Артура и теперь представляет на суд публики, сохраняя, впрочем, имя автора в тайне. Посылая только что вышедшую книгу Альфреду в память их давнего знакомства, она выражала надежду, что он, возможно, найдет там интересные страницы и для себя.
Альфред тут же погрузился в чтение и вскоре поймал себя на том, что, несмотря на явные художественные просчеты и морализаторство автора, книга его захватила. Больше того – именно морализаторство, то есть те идеи, которые проводила Берта фон Зуттнер в своей книге, были в ней самым захватывающим. Он понял, что за прошедшие с их знакомства восемь лет мадемуазель Кински, ставшая мадам фон Зуттнер, в самом деле сильно изменилась. Из восторженного романтика-идеалистки она превратилась в убежденную материалистку, поклонницу, мягко говоря, не очень любимого Альфредом Чарльза Дарвина. Совершенно в духе своего времени, пытавшегося применить законы природы к человеческой психологии и развитию цивилизации, она верила, что человеческое общество эволюционирует от идеи войны как главного способа решения конфликтов между народами к пониманию ее бессмысленности, от рождения наций к космополитизму, и, как следствие, к прекращению ненависти между народами, а значит, и всех войн. Таким образом, естественным итогом развития человечества должна стать эпоха всеобщего мира, то, что Маяковский много позже сформулирует как «единое человечье общежитье».
Многие из этих идей были не просто созвучны Альфреду, но и знакомы ему с детства. Особенно прозвучавшие в «Инвентаризации души» мысли о том, что «однажды открытие оружия разрушения огромной мощности… наконец-то благодаря – кто знает – какому-либо электродинамическому или магнетическому взрывному устройству сможет мгновенно уничтожить целую армию и тем самым свести на нет всю стратегию и сделает объявление войны невозможным».
Для нас, сегодняшних, эти слова звучат как пророчество о появлении ядерного оружия, но Альфреду Нобелю при их чтении, безусловно, вспомнился созданный им динамит, способный при желании в мгновение ока уничтожать целые жилые кварталы. Вспомнил он и о том, как в 1840-е годы, когда он был ребенком, отец мучился тем, что ему приходится зарабатывать на жизнь созданием новых, как можно более смертоносных видов оружия, и в свое оправдание говорил, что в итоге именно фантастическая мощность оружия и сделает войну невозможной. Да и сам он в 22 года, когда ездил в Штаты, чтобы предложить созданные отцом мины обеим воюющим сторонам, – потому что бизнес есть бизнес, и он не всегда совпадает с твоими личными чувствами и убеждениями, – написал стихотворение, в котором клеймил президента Линкольна за массовые убийства людей. Но это было тогда, а как совместить эти убеждения с его сегодняшним статусом главного производителя взрывчатки на планете?
Словом, сказать, что эта книга перевернула жизнь Альфреда Нобеля, в одночасье сделав его едва ли не пацифистом, безусловно, нельзя. Да и Берта фон Зуттнер на тот момент еще отнюдь не была той «фурией пацифизма», какой ее станут представлять европейские СМИ пару десятков лет спустя. Но те биографы Нобеля, которые считают, что первый роман фон Зуттнер помог Альфреду провести «инвентаризацию» собственной души, видимо, не так уж далеки от истины. Сразу после прочтения он написал ответное письмо. «Я по-прежнему очарован Вашей изысканной книгой. Какой стиль, какие глубокие и живые философские мысли. Тысяча благодарностей за удовольствие, которое я получил, читая Вас!»
Одновременно он не мог не думать о том, как сложилась бы его жизнь, если бы Берта тогда приняла его предложение. Безусловно, эта женщина со всех точек зрения подходила ему куда больше, чем Софи Гесс, отношения с которой начинали носить все более запутанный и двусмысленный характер. С одной стороны, он продолжал выполнять все ее прихоти, а с другой – его письма к Софи, датируемые летом 1883 года, отличает все более раздраженный тон. То лето она проводила на все тех же своих любимых чешских курортах – то в Карлсбаде, то в Францебаде, – и постоянно звала Альфреда ее навестить, а он отнекивался, ссылаясь на занятость – как раз в то время он был убежден, что как никогда близок к созданию бездымного пороха. Еще несколько серий экспериментов – и все армии мира примут его на вооружение!
Софи сообщала ему, что приближаются дни ее «нездоровья», в течение которых они не смогут быть близки, и потому Альфреду стоило бы поторопиться, но в ответ он резонно замечал, что, вместо того чтобы разъезжать по Европе и заставлять его делать то же самое, Софи могла бы почаще появляться и подольше жить в Париже, где он приобрел для нее квартиру. Вот как Альфред Нобель выплескивает и свою любовь, и накопившееся раздражение, а заодно и предъявляет отнюдь не безосновательные упреки любовнице в письме, датированном 21 сентября 1883 года – за месяц до своего 50-летия:
«Дорогая, милая девочка!
Мое сердце обливается кровью, когда я думаю, что тебе приходится в таком одиночестве кочевать по всему миру. Но чья в этом вина, если не твоя? Уже несколько лет назад я указывал, что тебе крайне необходимо завести приятельницу. Почти все твои муки и все то невыносимое, чему я был вынужден подвергаться, произошло от того, что ты меня не послушалась. Неужели ты не понимаешь, какое это ужасное
