Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
Разумеется, вилла в Ишле была куплена, и в 1884 году Софи, по сути, навсегда покидает столь нелюбимый ею Париж и в последующие годы большую часть своего времени будет делить между Ишлем и Веной, что, как мы увидим, принесет Альфреду лишь новые неудобства. А пока после покупки виллы осенью 1884 года он был занят закупкой и отправкой из Парижа в Ишль мебели, а также множества модных тряпок, заказанных Софи. Рагнар Сульман называет его письмо к Софи от 20 сентября 1884 года «трагикомическим», и это и в самом деле так. Невозможно горько не усмехнуться, читая, как один из самых великих изобретателей своего времени, создавший огромную промышленную империю, интеллектуал и тонко чувствующий человек, с одной стороны, презирает свою содержанку за безграмотность и невежество, а с другой – оставив дела в конторе и лаборатории, бегает по парижским бутикам, чтобы исполнить ее капризы:
«Моя дорогая голубка!
Твое поручение я выполнил, насколько это было возможно. Из твоих каракулей было трудно, а то и вовсе невозможно понять, чего ты вообще хотела. «Pieds», например, означает не что иное, как «ноги», а поскольку в Лувре ног в продаже не было, то доставить оные не представлялось возможным. Отрезанные человеческие ноги в качестве товара или предмета моды в цивилизованных странах не встречаются. Платье от Морэ заказано – немного светлее, чем темно-синий. Но у Морэ нет красивых коллекций, и потому я бы не рекомендовал у него много заказывать. У него также не было по-настоящему красивых пальто, те, что были, – слишком вычурны…. В Лувре я закупил перчаток, рюшей, вуалей и шарфов в избытке и поручил все это адресовать в отель Майссль в Вене. Все это должно прибыть туда в среду…»
Далее этот подробный «отчет о проделанной работе» сменяется уже знакомыми сетованиями:
«Я живу здесь, в этой мировой столице так одиноко и так изолированно от всех людей, что жизнь часто представляется мне совершенно пустой и скучной. В мои годы каждый чувствует потребность в ком-то близком, ради которого можно жить и кого любить. Если бы ты захотела стать для меня этим человеком, все зависело бы только от тебя, но ты, со своей стороны, сделала все мыслимое и немыслимое, чтобы такие отношения стали невозможны. С самого первого дня я просил тебя получить необходимое образование, ибо не может сильно нравиться человек, за чьи манеры и воспитание приходится ежедневно и ежечасно стыдиться…»
Пройдет несколько недель – и Альфред напишет новое письмо, из которого становится ясно, что до него дошли слухи о ее поведении на курорте, и он чувствует себя уязвленным до глубины души. Он пишет, что ему известно «о всех этих шашнях с разными кавалерами», что «она ступила на скользкую дорожку», и язвительно добавляет: «Мне искренне жаль, что ты этого не понимаешь, но с твоим мозгом ничего не поделаешь…»
Судя по его письмам к братьям и другим родственникам, все это время он пребывал в сильнейшей депрессии и чувствовал себя глубоко несчастным человеком с неудавшейся личной жизнью. Инженер Хьюго Гамильтон, познакомившийся с Нобелем как раз в этот период его жизни, в своих мемуарах называет его «гротескным оригиналом» и вспоминает, как однажды, во время обеда в ресторане с ним и Норденшёльдом, Альфред выдвинул идею о создании специальных домов для самоубийц, где люди, желающие покончить с собой, могли бы получить помощь в безболезненном уходе из этого мира – «вместо того, чтобы перерезать себе горло в самых неприятных местах». Значит ли это, что Нобель в те дни подумывал о самоубийстве? Кто знает…. К этой идее, кстати, много лет спустя вернется Андре Моруа в своем блестящем рассказе “Отель “Танатос”».
Без сомнения, тяжелое душевное состояние Альфреда Нобеля усугубил новый удар от Софи, который он получил в конце июля 1885 года. Судя по всему, именно тогда он в поезде столкнулся с любовником Софи. Молодой человек был так огорошен этой встречей, что во всем признался Альфреду, а Софи написал письмо с сообщением, что разрывает их отношения. Вернувшись в Париж, Альфред пару часов кряду кружил по городу, чтобы успокоиться, и лишь затем уселся за письмо. «Будь со мной откровенна и напиши, как ты представляешь себе свою новую жизнь. Твой так быстро забытый Альфред», – гласило это послание.
Однако спустя какое-то время он уже писал ей: «Прошу тебя, не обманывай меня снова…» – и аккуратно вносил в расходную книгу все новые и новые деньги, которые он пересылал для «Тролля» – именно под таким именем в этой книге значилась мадемуазель Софи Гесс: 1400 франков – аренда отеля, 3000 – на расходы, 930 – счет за вина, 2600 наличными (видимо, карманные деньги), 362 – на шляпки, 2000 – на сапфировые и бриллиантовые сережки, 114 – на перчатки для Тролля, 1,75 – перчатки для себя…
Этот счет, кстати, как нельзя лучше характеризует Альфреда Нобеля. Он был расточителен не только в отношениях с Софи. Приемы, которые он устраивал у себя на Малахов, поражали гостей своей роскошью – на стол подавались самые дорогие вина и свежие экзотические фрукты, доставленные из Африки и Азии, а если у него просили пожертвования на какие-то благие цели, он нередко удваивал озвученную просителем сумму. В то же время его личный быт и рацион были необычайно скромны. То и дело обострявшийся катар желудка вынуждал его постоянно соблюдать диету и в итоге заставил сократить употребление вина, большим ценителем которого он был с ранней молодости, до нескольких капель в бокале с водой. Он также попытался после пятидесяти бросить курить любимые им сигары, но полностью избавиться от этой привычки у него не получилось.
Скромность Альфреда была еще одной гранью его крайне противоречивой личности. Его занятия литературой, амбиции изобретателя, само учреждение главной премии мира, названной в его честь, однозначно свидетельствуют, что еще с юности он видел истинное бессмертие в том, чтобы остаться в памяти человечества и мечтал обессмертить свое имя – так, чтобы спустя многие годы потомки помнили, кто такой Альфред Нобель. Вместе с тем стоило ему оказаться, что называется в свете прожекторов славы и услышать гром литавров в свою честь, как он тут же тушевался, понимал, что это не для него, и спешил уйти в тень. Одевался он тоже весьма скромно, так что его чаще принимали за приодевшегося по какому-то случаю пролетария, чем за бизнесмена.
Это отчетливо видно по следующему отрывку из книги Ингрид Карлберг: «В середине апреля 1884 года он получил телеграмму от Адольфа Норденшёльда: “Поздравляю с избранием в самую знаменитую Академию Швеции” (Королевская Шведская академия наук. – Ф. К., П. Л.). Сообщение
