Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
…Я заканчиваю, моя дорогая, добрая, нежная Софи, искренним пожеланием, чтобы твоя юная жизнь сложилась лучше моей и чтобы тебе никогда не пришлось испытать такого чувства унижения, которое отравляет мои дни. Живи счастливо и беспечно и вспоминай время от времени о твоем бедном безутешном друге Альфреде».
Мы намеренно пропустили середину этого письма, потому, что слова о том, что он «ни в чем не винит» Софи, переходят в нем в жесткие обвинения в том, что женщина, для которой он сделал так много, «не в состоянии увидеть, как я из чистого благородства жертвовал собой, то есть своим временем, обязанностями, своей духовной жизнью, своей репутацией… даже самим моим делом ради неразумного взбалмошного ребенка, которое даже не видит в этом никакого благородства».
В этих словах виден корень проблемы взаимоотношений Альфреда и Софи: с самого начала он сам воспринимал их связь как нечто запретное, постыдное, унизительное – причем не только в силу разницы в возрасте. Вне сомнения, это ощущение непрестанно подстегивало и отношение к Софи Роберта и Людвига, особенно после двусмысленной истории осени 1878 года. Роберт вообще видел в этом увлечении Альфреда исключительно зов плоти, который превращает людей в «игрушки в руках природы, от которых она требует лишь размножаться, а все остальное вторично». Поэтому, писал Роберт, в зрелом возрасте, в котором они все уже, безусловно, находятся, «все должен решать разум, иначе придется потом сожалеть», и при этом явно намекая на то, что с точки зрения разума данная связь неуместна. И время от времени Альфред открыто признавал, что брат прав; что он крайне нуждается в интимной связи с женщиной, которая бы его понимала, и эта женщина – не Софи. Все это создавало огромную двусмысленность их отношений: с одной стороны, Альфред вроде бы требовал в обмен на «свое благородство» (и деньги) любви и верности, а с другой – то и дело писал, что Софи должна найти себе другого, более молодого мужчину и устроить с ним свою жизнь. Как же при этом должна была вести себя Софи?!
Ингрид Карлберг (и ее мнение как женщины в данном случае особенно важно) отмечает, что между такими вспышками стыда, раздражения, недовольства собой и почти ненавистью к Софи «жило непреходящее чувство, нежные поцелуи, сладкие словечки». И уж одно совершенно точно: денег Альфред Нобель на эту женщину не жалел. Летом 1880 года он снял для нее квартиру в целый этаж на авеню Эйлау – одной из самых престижных улиц французской столицы. Причем прежде, чем она туда въехала, в квартире, вмещавшей в себя два салона, просторную столовую, три спальни, кабинет, мансарду для прислуги и конюшню во дворе, был сделан основательный ремонт. Поскольку на деле заняться Софи большую часть времени было абсолютно нечем, да и жизнь в Париже ее тяготила (в том числе из-за незнания языка), то она либо занималась шопингом в парижских бутиках, либо придумывала себе очередное недомогание и отправлялась на водные курорты Австро-Венгрии, где ей тут же становилось легче – хотя бы потому, что здесь можно было свободно общаться по-немецки.
Все это стоило поистине огромных денег, но Альфред практически не ограничивал Софи в средствах, и потому последовавшие спустя годы обвинения в расточительности он должен был адресовать прежде всего себе, а не ей. Как, впрочем, и обвинения в том, что Софи наносила удар по его чести и репутации, представляясь на курортах как «фрау Нобель» – это признает даже верный душеприказчик, идеализирующий Нобеля Рагнар Сульман. Дело в том, что, отправляя письма Софи на курорты, Альфред часто сам писал на конверте «высокочтимой госпоже Софи Нобель». Так как же после этого она должна была представляться?
* * *
Все эти любовные перипетии, разумеется, развивались параллельно с проблемами в бизнесе и напряженным изобретательским поиском. Понимая, что проводить опыты с нитроглицерином в специально созданной лаборатории в его особняке на Малахов опасно, Альфред начал искать другое место, где мог бы без опаски продолжить создание бездымного пороха. Весной 1881 года он узнал, что на самой окраине Севрана – одного из восточных пригородов Парижа – выставлена на продажу большая усадьба XVIII века с земельными угодьями площадью в один гектар, садом, огородом, конюшней, теплицей, домиком для садовника. Да и сам дом был прекрасен – с десятком спален, несколькими залами, бильярдной. Кроме того, неподалеку от усадьбы находился государственный пороховой завод с просторным испытательным полигоном – стоило ли желать чего-то еще? В марте 1881 года дом был куплен, и Альфред тут же отдал указание начать строить на заднем дворе прочное каменное здание лаборатории.
Вскоре работа над созданием бездымного пороха захватила его полностью, и он приступил к опытам еще до завершения строительства лаборатории. Обычно он выезжал в Севран из своего парижского особняка рано утром и оставался там со своим ассистентом Жоржем Ференбахом до позднего вечера, возвращаясь в Париж последним поездом, а иногда и оставаясь ночевать в особняке.
Одновременно он решил последовать на заводе по производству динамита в Полиле примеру Людвига, пытавшегося создать для своих сотрудников в Баку оптимальные условия не только для работы, но и для повседневной жизни и отдыха. По указанию Нобеля работникам предприятия для бесплатного проживания были предоставлены просторные трехкомнатные квартиры в большом жилом комплексе, а затем при нем была создана и школа для их детей. Таким образом, риск, который неминуемо возникал при работе на динамитном заводе, а также такие неминуемые спутники работы с нитроглицерином, как головные боли и проблемы с сердечно-сосудистой системой, в значительной степени покрывались одними из лучших, если не лучшими по стране условиями труда.
Что касается отношений с Софи, то они сопровождались очередными взлетами и падениями, и Альфред по-прежнему ставил ей в вину то, что связь с ней его компрометирует, и в письмах, которыми он осыпал возлюбленную, пока та отдыхала на очередном курорте, он то и дело осыпает ее упреками, по меньшей мере часть из которых выглядит совершенно несправедливыми. Вот одно из таких писем, датированное концом августа 1881 года:
«Моя дорогая, милая девочка!
Только что получил
