Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
Обсуждая этот вопрос с Альфредом, Карл отмечал, что у государственных инженеров, не особо заинтересованных в использовании именно Альфредова динамита, «есть выбор между сжатым воздухом, нагнетаемой под давлением водой, и электричеством, которое предлагает “Сименс”». В другом письме Карл благодарил дядю за поучительные советы и возвращал полученное от него описание бурового станка конструкции Брандта, сняв себе ценную копию. «Инженеры получат еще много полезных сообщений, и таким образом будет укрепляться их доверие к нобелевскому заводу, претендующему на выполнение этого задания».
Пригодился ли при строительстве динамит Альфреда, сказать затруднительно. Известно только, что вагонов-цистерн не хватало и новая ветка железной дороги всегда была перегружена. В конце концов, Людвиг и пять крупнейших бакинских экспортеров совместными усилиями построили ветку через перевал. Ветка была пущена в 1886 году, и по ней перевозили керосин в огромных объемах. В Баку, по мнению Людвига, следовало наладить строгий контроль за перегонкой нефти и в этом с ним были согласны все заводчики, даже питавшие к нему сильную неприязнь. Правда, через 10 лет железную дорогу, на которую было положено столько средств, сил и надежд, смыло ливнем, и пришлось прокладывать ее заново, а еще тянуть нефтепровод от Баку до Батума. Но этого Людвиг уже не увидел – нефтепровод был открыт в 1903 году, спустя три десятилетия после появления на свет этой идеи.
Глава вторая
Альфред – спокойный среди бурь
Человек рождается без своего ведома и своей воли. И вот он брошен в океан бытия. Нужно плыть. Жить. Быть самим собой. Выдержать атмосферное давление всего окружающего, все столкновения, непредвиденные и непредвидимые поступки, свои и чужие, чаще всего превосходящие меру наших сил. А сверх этого надо еще выдержать и свое сознание всего этого. Словом, быть человеком.
Иво Андрич[72]. Из Нобелевской речи
У продолжавшего обретаться во Франции Альфреда в начале 1880-х тоже хватало неприятностей. Еще весной 1880 года он получил письмо, в котором его извещали, что эмигрировавший в США лейтенант Карл Диттмар возбудил против него иск, в котором утверждалось, что именно он, а не Альфред, изобрел динамит, когда в 1866 году работал директором нитроглицеринового завода в Крюммеле.
Так Альфреду снова пришлось окунуться в грязную жижу судебной тяжбы и лихорадочно искать свидетелей, которые подтвердили бы его правоту. Его бывший компаньон Теодор Винклер, который мог бы стать на этом процессе ключевым свидетелем защиты, к тому времени уже умер, и Альфред решил сделать главную ставку на Аларика Лидбека, который, конечно же, должен был помнить, как именно создавался динамит. Процесс шел неровно, временами возникало ощущение, что судьи склоняются на сторону Диттмара, но в итоге представленные Альфредом доказательства в виде копий писем того же 1866 года и шведского патента 1864 года убедили их в правоте ответчика.
Авторство динамита было оставлено за Нобелем, но сама эта история стоила ему немало нервов, очередного горького разочарования в человечестве и, возможно, даже впадения на много месяцев в депрессивное состояние.
«Мое дорогое, милое сердечко! – писал он Софи Гесс в июне 1880 года из Гамбурга, где все еще продолжался его суд с Диттмаром. – Когда я сижу здесь, покинутый и одинокий, да еще настолько измученный неудачами в делах, что это окончательно расшатало мои и без того не очень крепкие нервы, я вдвойне ощущаю, как ты мне дорога. Мирская суета не для меня, она нужна мне меньше, чем кому-либо другому, я был бы счастлив найти уголок, где мог бы жить без больших притязаний, но и без забот и мучений.
Когда эта история с процессами, наконец, завершится, я полон решимости целиком отойти от дел. Конечно, это случится не сразу, но я думаю к этому приступить, как только позволят обстоятельства.
Пока точно неизвестно, когда процесс дойдет до прения сторон, а я не могу ждать здесь до бесконечности…
У меня ужасно много дел, моя милая дорогая девочка, и нет времени подробно писать тебе. Я только могу в очень немногих словах выразить, как я всем сердцем желаю, чтобы ты чувствовала себя хорошо и чтобы твой курс подарил тебе цветущее здоровье. К сему прилагаю тысячу сердечных приветов от любящего тебя
Альфреда».
«…Меня охватывает дрожь, когда я подумаю, как легко очернить имя честного человека и как легко отнять у него его состояние. Теперь, когда процесс и вся эта история остались позади, я твердо намерен удалиться от дел. Мне шум и суета мира подходят менее чем кому бы то ни было, и я был бы премного счастлив уединиться в каком-либо уголке, жить там без особых претензий, но также без забот и тревог», – говорится в его письме Софи после благополучного завершения суда.
Письма Альфреда к Софи второй половины 1880 года не оставляют почти никаких сомнений, что он любил эту женщину, отлично при этом сознавая, насколько они далеки друг от друга по своему интеллектуальному и духовному развитию. Вне сомнения, ему трудно было появиться с ней в том, что он сам считал «приличным обществом», скажем, в том же салоне Жюльетты Адам, так как Софи по определению не могла там поддержать ни одной беседы, и отнюдь не только потому, что не владела французским. Стоило бы ей только открыть рот – и ее суждения шокировали бы престижную публику. По той же причине он стал избегать проводить званые обеды в своем особняке. Либо, когда они все же устраивались, Софи там не было. Таким образом, она явно начинала мешать Альфреду жить полноценной жизнью, наслаждаясь пусть даже изредка (часто он и сам не любил) обществом интеллектуальной элиты Франции.
Это отчетливо видно в письме, датированном декабрем 1880 года, когда он был вынужден в одиночестве провести воскресенье в Глазго:
«Мое сердечко!
Вчера вечером я должен был отправиться дальше в Лондон, но поезд, которым я ехал сюда с завода, так задержался, что я пропустил посадку. А поскольку в этой благочестивой и любезной Богу стране поезда по воскресеньям не ходят, то я и сижу здесь забытый, застрявший в отеле, таком большом, что он напоминает целый городской район.
Когда мне теперь приходится общаться с людьми, я не могу не заметить, как бесконечно много потерял я за последние годы из-за недостатка общения. Я ощущаю себя таким ограниченным и неуверенным, что вынужден уступать дорогу, если кто-то идет мне навстречу. Этим я должен быть обязан своей злосчастной терпимости, и я,
