О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук
«Еврейский мир», газета русскоязычной Америки, 04.23.2021
Владимир Цивин. О Самуиле Лурье. Причины сомнения
Когда мой друг Николай Крыщук предложил мне написать воспоминания о Самуиле Лурье, я с налету твердо отказался. Мы не были близкими друзьями с Саней, мне он давно «достался» как друг, коллега Николая. Встречались довольно регулярно за столом на днях рождения Николая, его литературных вечерах и презентациях. Особо запомнилась встреча в узком кругу в позднюю перестройку у Николая на Казанской с Робертом Конквестом, автором «Большого террора». Мы оба в компании не молчуны, люди активные, и мне всегда нравилось, что и как Саня в компании говорил, хоть в шутку, хоть всерьез. Относился я к нему с большой симпатией, кажется, что взаимной. Согласитесь, симпатия все же не достаточный повод для мемуаров, как и эпизодические встречи. Вспоминать, мне казалось, должны многолетние друзья, коллеги, соратники.
Вторая причина отказа крылась в том, что реально сблизились мы с Саней и отношения наши углубились, перешли в дружеские по очень конкретному, узкоспециальному поводу. Они изменились в связи с длительным, растянувшимся на десять лет процессом моей работы над проектом и попыткой реализации памятника Иосифу Бродскому в Петербурге. Как вспоминать о Сане, не касаясь самого процесса, не объясняя его сути, я не представлял. А писать об истории и проблемах своего проекта, то есть больше о себе, чем о Сане, – последнее дело. Но и вне контекста наше с ним сотрудничество не знаю, как описать.
Николай отверг мои сомнения, не согласился с причинами отказа, попросил все-таки подумать. Я подумал, повспоминал и решил рискнуть. Потому что история с памятником не только архитектурная, скульптурная, окололитературная, она показывает не только как мы совместно действовали, но и как менялись с начала нулевых политический климат и конъюнктура в стране. Решил все же эту историю рассказать – она и причина, и ключ нашего взаимного сближения.
Бродский. Первый вариант. Хроника
В 2002 году Правительство Санкт-Петербурга и Альфа-Банк объявили открытый международный конкурс на создание памятника Иосифу Бродскому в Санкт-Петербурге. В конкурсе участвовало 112 проектов из 14 стран.
Есть такие монументальные фигуры-события в мировой культуре, которые заслуживают, как мне кажется, не скульптурного изображения, а архитектурного монумента как акта высшего признания. Особенно в Петербурге, где в достатке есть триумфальные арки, ворота, колонны, обелиски, некрополи, надгробия, мемориал на Марсовом поле и т. д.
Я не сомневался, что мой памятник Бродскому должен быть архитектурным. Года за два до конкурса я завершил скульптурный цикл работ для издательства «Редкая книга из Санкт-Петербурга», посвященный поэзии Шумера и Вавилонии. Там скульптурные антропоморфные объемы сочетались с текстами русских переводов молитв и заклинаний из шумерской поэзии. Я был тогда под сильным впечатлением текстовых памятников древности – межевых камней, надгробий, Розеттского камня, стелы с законами Хаммурапи, клинописных таблиц. Я решил сделать большие гранитные клинописные таблицы, каменные скрижали с текстами стихов Бродского. И мерещились они мне исключительно на берегу Большой Невы, главной градообразующей государственной магистрали Санкт-Петербурга и всей России. Я нарисовал десятки эскизов и сделал множество вариантов бумажных макетов будущего монумента. Мне захотелось обсудить их не только с профессиональными архитекторами и скульпторами, но и посоветоваться, увидеть реакцию литераторов, людей, знающих и любящих Бродского, писателей, чье мнение я уважаю и ценю. Я пригласил быть экспертами и консультантами Николая Крыщука и Самуила Лурье и ни разу в ходе нашего длительного «проектного» общения об этом не пожалел. Я им безмерно благодарен за их действенную, дружескую помощь и поддержку, советы, их быструю точную реакцию на мои идеи. Должен заметить, что Николай знал меня как художника с юности и давно уже был и чувствовал себя своим в пространстве моей пластики. Он хорошо знал мои работы, бывал на всех выставках, писал обо мне. А вот для Сани, кажется, все было в новинку. Он был впервые в моей мастерской, не уверен, что бывал раньше на моих выставках. Тем более удивительно, как чутко воспринимал он мои пластические идеи памятника, как азартно включался в их поле, развивал их, насколько он был подготовлен всем складом своего ума к архитектурному мышлению. В этом он похож на Бродского, которому панорамное, градостроительное мышление и зрение были свойственны в высшей степени. Не зря в кабинете Бродского в Саут-Хэдли висели плакаты с панорамами Венеции, чертежи, разрезы фасадов. Будто ты в кабинете архитектора, а не литератора.
Сане понравилось, что строчки из «Стансов городу» Бродского «Пусть меня отпоет хор воды и небес, и гранит…» я прочитал как конкретное проектное задание. Понравилось, что каменные скрижали с текстами стихов становятся частью набережной, раскрывают узкий проход-выход к невской воде, «водичке», как называл ее Бродский. Саня понимал и поддерживал мое желание следовать словам Леонардо, что самое сложное для художника – принять простое решение. Макеты гранитных пилонов росли вверх в небо и вниз в воду. Количество текстов из двух в начале работы выросло в дальнейшем до десятка. Мне хотелось выбивать на граните тексты стихов максимально плотно, без пробелов, как на шумерских клинописных таблицах. И Саня одобрил, благословил, точнее даже горячо поддержал писать стихи бегущей строкой, как прозу, не соблюдая строфику. Мощная авторская поэтическая воля все равно проявлялась, невзирая на утраты. Саня даже предлагал пойти дальше, изъять и знаки препинания, превратить все в бесконечный текст, без начала и
