Подкова на счастье - Антон Юртовой
Не очень-то редко иной, от иной возвратясь,
не находит ни дома, ни кроме.
Пеной нахмурилась кружка, сердясь на разлившего
цельную бочку.
Кое-что ставится там на попа, где не ставилась
точка.
Радость иная обманчива, если иной на иное
посмотрит иначе.
Иное, то, что прикрыто иным иль иною,
не скроешь иначе.
Ноги несут, собственно, только остатки того,
что считается телом.
Разницы много всегда между пакостным словом
и конченым делом.
Не меньше иного стул устаёт иногда под иною,
иначе сидящей.
Реже уносится пыль, если ветер, бывает, застрянет
в колодце иль в чаще.
Тесная связь у попа со случайной монашкой успела
застрять между нами.
Съехать немедленно в сторону
вовсе не сложно,
едучи быстро и прямо.
Боль не снимается, если пронзаешься
новою сильною болью.
То, что – иное, иные часто и быстро
находят
себе – не во здоровье.
Быка за рога нелегко притянуть на что-то иное,
поскольку их – двое.
Иная, играя с иным, без рогов,
предпочесть бы хотела иное.
Становится очень печальным хотя бы лишь то,
что разрыто кротами.
Живые страшны уже тем,
что не стали пока
мертвецами.
Между иною с иным иные часто находят
возможным иное.
Иначе смотрит иной на иную,
если не то ей.
В уставшей строке отсутствие буквы
равняется дырке
в штакетном заборе.
Иному до светлости мыслей дожить
удаётся —
с прибытием
бедствий и горя.
Некто иной-преиной, снявши однажды очки,
иную увидел
иначе.
С той-то поры иным уж и кажется он
совершенно иным,
хоть и зрячим.
Если зашёл, но выходишь, то, стало быть,
здесь, у дверей,
и живёшь
постоянно.
Более-менее умное, если ещё и живое,
иному не кажется
странным.
Иной, иное имея в виду побольше
иметь от иной по-иному,
случай не упускает иметь на рогах у себя, ином,
ещё и солому.
Кто бы ты ни был, живой или умер,
ты не бываешь собою:
часто к тебе от чужой головы
устремляется многое,
будь та хоть вовсе
пустою.
Через проезжую часть перейдя,
не ищут дорогу
оглядкой.
Чья-то случилась беда, – значит,
с тобою пока —
всё в порядке.
Кто я?
Исповедь квартирного кота
Приляг ещё поспать,
мой чёрный
хвост.
Такой же я скруглён
как и раскос.
Легко устать от дел
бросаясь в край.
А взгляд в расщелину —
одна
игра.
Не уничтожится
ничто своё.
Как перевёрнуто
житьё-бытьё!
Кто я?
Что я теперь?
Зачем я здесь?
Я непременно нужен
кому-то
весь.
Пустым хождением
пониз
дверей
не выжечь умыслов
на тьму вещей.
В глазах надежда
всегда близка.
Кому-то – верится,
кому – тоска
Теплом не светится
ни стол, ни стул.
Кто не согрет
собой,
тот не уснул.
Не в счёт отдельное,
что – в долгий ряд.
Зовут по имени,
чем всё круглят.
Заботы терпкие
болванят кровь.
Хоть нету призраков,
нет и основ.
Я был как многие —
служа уединению.
Всегда внутри него
огромное
стремление.
Оно порою комом
цепляется в загривок.
И цели нет дороже —
стать
максимально
зримым.
Своих искал везде я,
по всем углам.
Так было много их,
но только – там.
Воспоминания —
как сон и бред…
Под шкурой зыбятся
то вскрик, то след…
Я был помноженный
на них, кто – там.
Цвет моего хвоста
усвоил хам.
Он прокусил мне то,
чем ловят звук;
но злиться я не стал:
хам сел в испуг.
Откуда что взялось:
шла речь о ней.
Как на беду он был
неравнодушенней.
Ну, значит, прокусил;
а через раз
ему какой-то жлоб
размазал глаз.
Мы после виделись
всего тремя
зрачками.
Существеннее то,
которое
мы
сами.
М-да… чьи-то мнения…
Пусть, как должно бывает,
хоть чёрная, хоть серая
меж нами пробегает.
Не леденит судьба
во всём привычном.
Знакомое – чуждо.
Чужое —
безразлично.
Отторжение
Умолкни муза! Звонкой лиры струны
Бесчувственность всеобщая сгубила.
Мой голос, бывший ласковым и юным,
Теперь охрип, и в сердце боль вступила.
Кого мне петь среди долин подлунной,
Средь душ глухих и грубых,
мне постылых?
Отечество скорбит под властью скверны,
Стяжательством отравлено безмерным.
Луиш Важ де Камоэнс, «Лузиады»,
песнь десятая, октава 145. Перевод
О. Овчаренко
•
Я знаю: мир нестоек и безбожен;
следы на нём крошатся там и тут.
•
Остынет ласковое солнечное ложе,
в агонии дохнув вокруг себя
кроваво-красным,
бечспощадным
жаром;
рассветы и закаты навсегда от нас уйдут
к мирам иным,
где – прорва звёзд
поярче,
где смыслы бытия лишь в притяжениях
да в порушении того, что накопилось.
•
В последний раз, прощаясь,
улетая прочь
неведомо куда
и видя под собой
испепелённую,
вскорёженную,
скорбную
пустыню,
тоскливо и невнятно
прокурлычат
клинья
журавлиные.
•
Усохнут навсегда цветы, деревья,
водоёмы, травы;
и в бешенстве забьются
особи жирафов,
рыб, собак, жуков
и прочих тварей.
•
С людским же родом,
оскверняющим
земную твердь
и всё на ней и по-над ней,
а также и – себя,
ещё на много раньше
то печальное
должно произойти,
что относимо
ко множеству,
растущему
без цели и мотива, —
конец ему приблизят и ускорят
добавления
к его угрюмой,
бесконечно несуразной численности
и гордыне
и полоскания
в разливах искушений.
•
Бесцветными окажутся
улыбки
и задатки детворы.
•
И томных дев не увлекут желания зачатий;
на нет сойдут для них
забавы и утехи
с мужами,
истрепавшими себя
в блуде и в сладострастии.
•
И откачают головами старцы,
смиряясь перед тем,
что в юных
истощилось
радостное
