Подкова на счастье - Антон Юртовой
В обаянье сгорала и билась в ней суть;
им она оттесняла мой холод.
Что в молчанье своём сохраняла она?
Что в моих затрудненьях читала?
Трепетал под ресницами вздёрнутый взгляд,
и надбровья сходились в метаниях.
Я себя понуждал терпеливее быть.
Но уже и к иному спешил – очарован!
В уклонениях лишь распаляется прыть.
Залюбиться повторно – не ново.
Страсть дыханьем вздымала ей пышную грудь.
К атакующей ласке готовилась нега.
Та молодка закралась в мой скромный приют.
Удаётся легко отомкнуть даже небо.
Красота из неё била будто ключом.
Мне её она всю показала.
Я всчумел и не сразу очнулся при том.
Без конца мы впадали в начало.
Обожанье пришло, и теперь уж я сам
по ночами у себя её прятал.
Был, однако ж, там некий престранный
изъян;
он черно́той на праведных падал.
В поселение то ни один призывник
не вернулся из бойни кровавой.
И вдовиц, и девчат дефицит
истомил.
Был для них всяк случайный желанен.
И решились бабёнки на самое-самое.
Доставаться наличный им должен —
по жребию.
У проказниц, у каждой —
своё расписание.
Надлежало успеть —
в отведённое время…
Чудеса и сумбур! Свет сходился на мне!
Был такой оборот не иначе как ломаным.
И привёл он к тяжёлой и мрачной беде.
Моря слёз не хватило бы смыть это горе.
Той, что я согревал и уже дорожил,
от меня отступиться никак не хотелось.
Тайный сговор завистниц бедняжку сгубил.
Отыскалась она под водою —
завёрнутой в невод…
●
Нет, забыть я не смог бы тоски и неясных,
тяжёлых
тревог…
Мне судьба их оставила в память.
Как бы ни был пахуч и изящен расцветший
сегодня
цветок,
процветавший давно, до него, был во всём
ему равен.
Отлетают мечты, истомляясь в обычной приязни.
Но и в узах не стыд покориться прибоям и
зною
любви.
Ей своё отдаю, соглашаясь тащиться за нею
хотя бы по краю,
будто вечный невольник, в ней пробуя вечную
юную жизнь.
Я любил и в любви забывал, как я ею бывал
околдован.
Нет, не в снах я в безумный восторг от неё
приходил.
Проникали в меня её новые звоны и чары, и снова
я, позывы свои разделяя, себя у другой
находил.
Истончались мгновения; страсть как в огне изгорала.
А уж ближе, стыдливым круженьем
и статью Венеры
маня,
подобраться спешила ко мне с замирающей нежною
тайной
та, что с прежней орбиты в свой пламенный жар
уводила меня.
Да, легко попадал я в те жадные, сладкие сети.
За одними другие с сетями своими за мною
гнались и гнались.
И куда бы я смог убежать – в этом
золото-солнечно-лунно-серебряном
свете,
если сам я желал, чтобы сети такие на мне
не рвались!
Оправданий не жажду: влеченья мои – не пустая
растрата.
Я любовные встречные всполохи, радуясь,
без промедленья в себя принимал
и за новою тайной
летел.
И винюсь я лишь в том (и да быть мне всегда
виноватым!),
что любовь, ту, которую я
в угожденье бранчливой молве
отвергал,
но, по чести сказать,
непременно б отведать —
хотел.
Не ропщи, моё сердце, не вне́мли унылым
стенаниям вьюг.
Не смущайся проклятий и мудрым останься, своё
попрочней
затая.
Я со светлой печалью тебе одному лишь
несу откровение:
да,
я любил —
не одну,
потому что и многие также любили и даже,
я знаю,
теперь ещё
любят
меня…
Гнев Зевса
Стихослагателю А. А. Громых-у
Зевс, повелитель богов олимпийских и в землях
народов рассеянных дальних
И ближних, яростным гневом пылал, огорчённый
непозволительным непоспешением
С дачей отчёта ему о некоем громе, на дню —
до прибытия тьмы – не стихавшем
И доносившемся до иззлащённой Иды, горы,
и до Гаргара – верха её; там восседал,
Наблюдая окрест мира движенье и в ряд составляя
события, тучегонитель
И громовержец, владыка могучий, чьё каждое слово
исполнено быть непреклонно
И скоро должно и чья мощь в испускании молний и
сполохов неукротима и гибельна
Равно всему – и живому и тверди. Был вельми Кронид
на Гефеста прогневан —
Сына его, управителя жара, славного в деле
кузнечном и в помыслах
Не переменчивых и не злокозненных, всеми
почтенного, хоть и хромого. Однажды
Сетью незримою, им изготовленной, были уловлены
в спальне домашней его,
На ложе, супруга его Афродита, богиня любви, и
Аре́й быстроногий, воительный
Бог-потаскушник; они в соитии блудном – позе
потешной – оба тогда предста́ли
Бога́м и супругу вопящему. Хром и недужен, по воле
Зевеса обременялся заботами тот
О совершенствах искусств и ремёсел, полезных
бессмертным и смертным.
Так возвещал о своём раздраженье Гефесту Кронион,
речь передав вестоносцу,
Отроку, крылья и облаченье имевшему
пёстроблестящие, раззолочённые: «Волей
Своей, – а она сокрушить готова любого ослушника,
– я бы исторгнул тебя и поверг
Подале владений Аида, в Тартар бездоннобезмерный,
где нет ни света, ни суши, ни влаги;
Там, как ты знаешь, лишённый опоры, на все
времена обречён находиться
Родивший меня, Крон, дед твой, держатель бывший
верховного скипетра —
Символа воли богов безграничной; – богам
неугодным я его счёл, воздав за корысть
И худые деяния мукой жестокою. Нет, не хочу я
того же тебе; пристало тебя
Уважать на Олимпе и в людях; признаний достоин
не в меру других ты; но помни:
Не пощажу в другорядь, будешь туда ж помещён, где
постигнешь виновность.
Поведай же, дерзкий, умышленно ль ты
не представил отчёта
ко времени
Или тому полагаешь иную причину; я хоть и знаю
про всё, но сам ты сие изложи,
Чтобы мог я поверить, а дале решим – из такого».
Гефест в унынье горчайшее впал,
Внимая тираде Кронида ужасной; напоминалась ему
от рождения данная
Хромость его. Немедля ответствовал он, упросив
лепокрылого отрока
Верною молвь донести свою к уху Зевеса – да будет
преградой она
От дальнейшего
