Подкова на счастье - Антон Юртовой
утиши́т и уменьшит.
Мыслью и духом собравшись, такие слова
вестоносцу он говорил
Для владыки державного, необоримого: «Только тебе
я, отец, подневолен;
Слышал я гром; но мне он казался несильным,
нисколько не схожим
С твоими громами; нёсся же он от Парнаса,
пристанища муз и поэтов,
Горы, у подножья которой вепрь, губитель свирепый,
выставив клык,
С разбега ударил им бывшего там на охоте сына
Лаэрта-царя, Одиссея;
Славой покрыл тот повсюду себя, хитрец
многоумный и воин отменный.
Вепрь ему ногу поранил. То ещё до великих событий
у Трои случилось.
По шраму узнала его остарелая ключница, в доме,
куда после странствий
Бедовых и долгих вернулся тайком Одиссей
к супруге его
Пенелопе,
Допреже докучных её женихов опозорив и смерти
предав, расстрелявши
Из мощного лука. Некий поэтище, сын Александра,
Алексий, безвестный
И не замеченный ни на Олимпе, ни в сонмах
народов, чьи предки потщились
Оборонять крепкостенную Трою, а также —
в потомках бесстрашных
ахеян,
Родом из дальних угорных степей, что по-за
понтом, – он вот меня упросил
Колесницу ему изготовить, дабы на Парнас
доставить собранье
Трудов многолетних его, умещённых отдельно
в двенадцати книгах,
Из коих повторно пока ни одна не готова. Хоть
плодовит, но, конечно, величием
Слога сей имярек не равен Гомеру богоподобному.
Он на вершине селился
Парнаса, и там его книгам, он мне сказал,
размещаться уместно: да будут
Они во внимании муз горделивых и ласковых;
каждый, туда восходящий,
Также труды из собранья прочесть не преминет,
хвалой их творцу воздавая.
Скоро я просьбу исполнил. Та колесница
вместительна; вся позолочена,
Как и положено; я ведь искусен в таком снаряженье.
В повозку я и Пегаса
Упряг, умножив поэту довольство и радость. Только
оплошностей не избежал,
Повлажнив углубленья ступи́ц, где оси находят
опору, не дёгтем, а только
Нектаром – для нас, олимпийцев-богов, наилучшим
напитком и средством
Бодренья; такая оплошность одна; а ещё: с другой
колесницы ободья отъяты
И вставлены мною; из них едино расшилось,
подвержено молнии; я не предвидел
Её. Дий, сокрушитель! Она от тебя залетела, уже
при немалом
колёсодвижении,
Дале подножья горы. По склону наверх колесница
неслась, разгоняясь;
Тогда лишь от трения высохших осей и трепетания
обода вышло дрожание;
Грохот пошёл. Правил послушным и безотказным
Пегасом Александрид,
Муж при отваге, решительный, сам, похвалясь мне
умением править. Но сладить
С повозкой не смог. Тяжёлые книги назад колесницу
тащили и с нею конягу.
Не раз и не два катилась она к подошве горы
величавой, и с каждым
Заездом сильнее возок погромыхивал и дребезжал.
До сумерек полных
Дать я отчёта не мог – с доставкою к темени только
покончил наездник.
Зевс многомощный! Родитель! Я тем виноват,
что светлого дня не хватило
Для трудной работы, а тут ещё промах со смазкой
ступи́ц получился.
Нектаром снабжён я без меры, но дёгтя немного
имел, а к тому ж не хотелось
Угря́зить повозку; для божеских дел ведь лучше
она бы годилась. Допреже
Тяжести этакой передвигать на Парнас не пытался
из смертных никто.
Я виноват! Не казни! Ты и сам, о, Кронион,
не слышать не мог,
как оттуда,
От славной горы, где музам в усладу веселье,
целостный день уже с утренней зори
Тот мой возок погромыхивал. Больше скажу:
я трепетал от того, ибо как бы
Скрыл я объятое волей твоею во всём над землёю,
где ты навсегда повелитель.
То ж возвещу про поэта Алексия, во́зчего. Он
ни при чём; уверяю;
С богами не спорил ни с кем; а судьбой – горемыка:
песни добротно слагает,
Да только охотников петь их не много; но, в книгах
хранимы, когда-нибудь,
Может, сонмы найдутся, чтоб знать их. В давнюю
пору стремился к тому ж и Гомер,
Поэмы создавший великие в списке едином сначала,
в папирусы их занеся
Несчётные, занявши ими храм преогромный
меж стен и от пола до кровли;
К вершине ж Парнаса не сам он свой труд затащил,
то исполнили боги:
Они восхищением сразу прониклись от песен
божественных мудрого старца,
Хоть и слепого; и списки другие поэм,
по их повеленьям, писцы учинили».
Такою-то речью Гефест озадачил вестоносителя,
отрока, твёрдо наставив его
Вмиг донестись до владыки. Тою порою Кронид
уж покинул Иды вершину
И на Олимпе воссел. Туда и Гефест торопился:
вечеря богов предстояла.
Зевс уже принял депешу. Гефеста призвав,
так обратился к нему он, мудрый
И строгий: «Дел, что имеешь по кузне, сын мой
любезный, не оставляй;
Блюди и охотность и опыт; не трону тебя повеленьем
иным; меня не боись:
Я боле не гневен, поскольку безмерно в тебе ценю
мастерство и прилежность,
Какие в богах ценишь и сам да и в людях. Алексия
также не трону я;
Хоть не владелец он ни быков, ни овнов, ни коз,
чтобы нам посвящать гекатомбы,
Похвален зато его пыл во творении книг; да будут
отныне и новые, кои он пишет,
Туда ж помещённые, к музам, на верхе Парнаса.
Пусть возит туда; колесницу
Давай ему ту ж; а для памяти дёгтем не смазывай
и не чини; пусть она погромыхивает;
Пусть погромыхивает; всякий да знает, что то
не иной кто-нибудь из поэтов
На гору везёт свои строки и мысли мудрёные, —
Александрид,
и лишь он,
Как ты, Гефест, речёшь, вдохновенный искусством.
Громы, сказал я, его
Пусть осеняют, но – только! Терпеть не смогу я
стараний, когда он и молнии
Будет ронять на Парнасе, а паче – в пределах иных!
Коль станет ослушником
В этом завете моём, книгособранье его я скоро
иссыплю под гору;
Пусть там и истлеет; его ж, написателя,
за непочтенье стрелой огневою спалю,
И ветрам наказом да будет: прах его,
дерзкоковарного, всюду развеять».
Быка за рога
Надо ль, не надо, каждый сам упрямо стремится
к частной своей остановке.
Среднее тем хорошо, что оно подчас бывает
иль толстым, иль тонким.
Из-под иного иная, имея иные расчёты, сбегает
