Георгий Косарев - Сердце прощает

Легкий ветерок шелестел повядшей травой, потускневшими листьями березок. Пахло пылью и едкой гарью. Из-за закрытых окон домов долетал приглушенный скорбный плач женщин и детей.

- Слышишь? - спросила Люба.

- Да, плачут, - сказал Виктор.

- Что же мы наделали!.. Уж лучше бы вражины жрали наш хлеб, только бы не трогали людей...

Они двинулись к околице и какое-то время молчали. Казалось, Виктор тоже был подавлен и не находил, что ответить. Но когда поравнялись с крайней избой, он тихо, но твердо сказал:

- Понимаешь, они убили не только наших. В Выселках, в Губино немцы расстреляли поголовно чуть ли не всех жителей. Там хлеб не горел. Это только ведь предлог - хлеб. Деревню Куркино всю сожгли, а жителей угнали неизвестно куда.

- Откуда я знаю, что там было? - вздохнула Люба.

- А как на тебя смотрел этот гад? - сказал Виктор и порывисто-безотчетно притянул девушку к себе: в эту минуту он видел перед собой только ее глаза.

- Оставь меня. Как тебе не стыдно?

Виктор виновато произнес:

- Люба, я же тебя люблю. Скажи, а ты... ты любишь меня?

Люба вздрогнула и еще больше потупилась. Сколько мучительных и волнующих раздумий осталось у нее позади в ожидании этой минуты, этих сладких, желанных слов, окутанных для нее непроглядной тайной! И как же горько было то, что эта минута, этот первый робкий поцелуй вместе со словами о любви пришли к ней одновременно с огромным горем, обрушившимся на жителей родной деревни. Перед ее глазами, как и прежде, стояла ссутулившаяся Пелагея - мать Сидора, - и Любе мнилось, будто она не сводит с нее укоризненного взгляда. Она снова вздрогнула.

- Что с тобой, Любушка?

- Пусти! Разве ты забыл Пелагею, деда Никиту? - дрожащим голосом сказала она.

Виктор, стараясь унять стук своего сердца, сдавленно сказал:

- Как же не помнить... Кажется, кто-то крадется, - вдруг прибавил он. - Ты слышишь?

Раздвинув ветви орешника, они уставились в вечернюю мглу, туда, откуда уже четко доносились шаги. Скоро перед ними вырос человек с какой-то бесформенной ношей в руках.

- Кто идет? - негромко окликнул Виктор.

Человек от неожиданности остановился и словно замер. Но вот, бережно опустив ношу на землю, он пристально вгляделся в кусты и ответил:

- Виктор, это я, Сидор. Подойди ко мне.

Прижавшись к юноше, крепко держась за его руку, Люба прошептала:

- Что с ним? Куда это он?

Виктор вместе с Любой вышли из орешника. Когда они приблизились к Сидору, они увидели на бровке тропы, под тонкими ветками ивняка, сухонькое безжизненное тело Пелагеи. Лицо ее было обращено в их сторону и в темноте казалось светлым застывшим пятном.

- Тихо, - предупредил Сидор. - Надо похоронить... Фрося уже на кладбище, могилку копает.

Виктор растерянно смотрел на мертвую Пелагею, на Сидора. Еремин чуть-чуть откашлялся и снова взял мертвое тело матери на руки.

- Давайте вдвоем, - предложил Виктор.

Сидор молча кивнул, и они понесли покойницу вместе. За ними с опущенной головой шагала Люба. "Я преступница, - думала она. - Я виновата в гибели Пелагеи, деда Никиты и других..."

Ночь была теплой и душной. Чистое с вечера небо заволокло тучами. На окраине кладбища, над бугром свежевырытой земли стояла недвижно, опершись на лопату, Ефросинья. Заслышав приближающиеся шаги, она обернулась. Лопата в ее руках звякнула о камень.

- Сидор, это ты? - спросила она и, не дожидаясь ответа, шагнула навстречу мужу.

Сидор и Виктор подошли к могиле и осторожно опустили тело Пелагеи на землю.

Ефросинья склонилась над мертвой свекровью и тихо запричитала:

- Маменька, несчастная, и за что только они тебя убили? Чем ты провинилась?..

Сидор, опустившись перед матерью на колени, достал носовой платок и отер им лицо покойницы. Виктор и Люба стояли с поникшими головами.

Над могилой подул резкий ветер. Затрепетали листья берез, скрипнула раз и другой надломленная ветвь.

- Прощай, мама! - сказал Сидор. Он поцеловал холодный лоб матери. Ефросинья сняла косынку и прикрыла лицо Пелагеи.

С кладбища они вышли на проселок к селу. Некоторое время шли молча, как будто остерегались разбудить кого-то своими голосами. На перекрестке дорог Сидор остановился и сказал:

- Ну что ж, ребятки, прощайте, нам теперь в другую сторону, - и он указал рукой куда-то в темное мглистое поле.

Люба подавленно спросила:

- Куда же вы пойдете ночью-то?

- Свет не без добрых людей, - ответил Сидор и, немного помедлив, шепнул Виктору: - Скоро свяжусь с тобой... О нас не беспокойтесь, не пропадем, - твердо добавил Сидор и, махнув рукой, зашагал вместе с женою по едва различимой стежке в темное поле.

Глава пятая

Две недели Игнат Зернов пробыл на учебном пункте. Нелегкими показались ему эти дни после размеренной домашней жизни.

Деревянные казармы, палатки, наспех вырытые землянки были переполнены, а люди все прибывали. Но никто не обращал на это внимания, оно было приковано к фронту.

В короткие передышки между занятиями по боевой подготовке уставший Игнат пытался представить себе бои, которые велись против фашистов на близком ему Западном направлении. Тревожные размышления невольно возвращали его к довоенной жизни, к семье, к детям: "Где-то они теперь? Как живут? Как себя чувствуют? Ушли ли на восток? А вдруг остались на месте?" Последняя мысль заставляла больно сжиматься сердце. Ведь враг, добравшись до селения Игната, мог лишить его семью не только угла и хлеба: сама жизнь дорогих ему людей была под угрозой.

Когда из запасной бригады стали отбывать первые маршевые роты, Игнат с завистью смотрел на отъезжающих. Но вот настал день, когда был объявлен приказ об отправке и его подразделения.

...Паровоз, напряженно пыхтя, тащил за собой длинный состав красных товарных вагонов. Рыхлый серый дымок вился позади паровозной трубы и таял в безоблачном небе. Красноармейцы, опираясь на дверные перекладины, молча смотрели на мелькающие мимо поля с неубранным созревшим хлебом, на крестьянские избы, сиротливо проглядывающие в зелени садов, на пестроцветные луга, на светлые лиственные рощи, на темные хвойные чащобы.

Чем дальше удалялся поезд на запад, тем острее ощущалось дуновение войны: шли встречные санитарные поезда, переполненные ранеными; по обе стороны железной дороги зияли воронки от разрывов авиабомб; громоздились под откосами исковерканные обгоревшие вагоны.

Не доезжая до станции Рославль, эшелон разгрузился. Сводная колонна, выслав походное охранение, в пешем порядке двинулась к линии фронта. Теперь путь их лежал по проселочным дорогам, по перелескам, через поля...

С полной боевой выкладкой, Игнат шел правофланговым. На его буром от загара лице выступили крупные капли пота, запыленные брови казались седыми. Скатка новой колючей шинели остро терла шею. Он проводил ладонью по натертому месту, стараясь уменьшить боль, но кожа от этого еще больше саднила.