Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11

Преподобный Росбюри оставался в Неаполе, и я был связан со всеми англичанами, что прибывали туда. Они все селились в «Кросьель», мы часто устраивали развлечения с двумя саксонцами и я замечательно развлекался; но, несмотря на это, я собирался уехать после ярмарки, если мне не удастся завоевать любовь Калимены. Я видел ее каждый день, делал ей подарки, но она удостаивала меня лишь весьма небольшими милостями. Ярмарка кончалась, и Агата устроила поездку в Сорренто, как она мне обещала, использовав три дня каникул, чтобы ее муж мог поучаствовать в развлечении без ущерба для дел. Агата попросила мужа, чтобы он пригласил женщину, которую он любил до того, как женился на ней, ее муж, в свою очередь, пригласил дона Паскаля Латтила, и оказали мне любезность, пригласив мою дорогую Калимену. Таким образом, мы оказались трое мужчин со своими тремя женщинами, которых мы любили, и расходы должны были поделиться поровну; адвокат, муж Агаты, взял на себя распоряжение всем. Но накануне нашего отъезда я увидел перед собой с большим удивлением Жозефа, сына Корнелис, весьма довольного тем, что встретил меня в Италии, как он и надеялся.

— Какими судьбами, — спросил я его, — вы оказались в Неаполе, и с кем вы здесь?

— Я здесь один. У меня было желание увидеть всю Италию, и моя мать дала мне на это разрешение. Я увидел Турин, Милан, Геную, Венецию, Болонью, Флоренцию, Рим, и вот я в Неаполе. Когда я увижу здесь все, что стоит посмотреть, я вернусь в Рим, и оттуда поеду посмотреть Лорето, затем Парму, Модену, Феррару, Мантую, Швейцарию, Германию, Нидерланды и Остенде, где закончу путешествие, чтобы вернуться к нам.

— Сколько времени вы хотите потратить на это замечательное путешествие.

— Шесть месяцев.

— Вы вернетесь в Лондон, будучи в состоянием дать себе отчет обо всем, что есть достойного внимания в этой прекрасной части Европы, которую вы посетите.

— Я надеюсь убедить мать, что она не выбросила на ветер деньги, которых стоит ей это путешествие.

— Сколько же, полагаете вы, оно ей стоит?

— Сотню гиней, что она мне дала, и ни копейки больше.

— Как? Вы будете жить шесть месяцев, совершая это большое путешествие, и потратите на все только сто гиней? Это невероятно!

— Если постараться экономить, можно потратить еще меньше.

— Может быть. И кому были вы рекомендованы в тех прекрасных странах, большим знатоком которых вы теперь становитесь?

— Никому. У меня английский паспорт, и я стараюсь, чтобы меня принимали за англичанина везде, куда я прибываю.

— Вы не опасаетесь дурной компании?

— Я не подпускаю ее к себе и сам к ней не приближаюсь; когда ко мне обращаются, я отвечаю только односложно, я ем и селюсь только тогда, когда убежден, что все в порядке, и путешествую только общественным транспортом, где цены мест фиксированные.

— Здесь вы сэкономите, потому что я избавлю вас от всех расходов и дам вам превосходного чичероне, в котором вы безусловно нуждаетесь.

— Вы извините меня за то, что я ничего не приму. Я поклялся счастьем своей матери, что ничего ни от кого не приму.

— Вы понимаете, что для меня нужно сделать исключение.

— Никаких исключений. У меня есть родственники в Венеции, с которыми я виделся, и обещание, что я дал матери, не позволило мне принять от них приглашение на обед. Когда я что-то обещаю, я никогда не нарушаю слово.

Я понял его фанатичное отношение к этим вопросам, и я не захотел настаивать. Жозефу было двадцать три года, он был очень маленький и красивый, и его принимали бы за девочку, если бы он не постарался отрастить себе бороду по низу щек. Несмотря на то, что вся экстравагантность его путешествия была очевидна, я должен был некоторым образом им восхититься. Я полюбопытствовал узнать, каковы дела у его матери и что сталось с моей дочерью, и он рассказал мне все, что знает, без утайки. Его мать была в долгах более, чем обычно, ее кредиторы усаживают ее в тюрьму по пять-шесть раз в год, она выходит, находя все время новые залоги и заключая новые договоры со своими кредиторами, которые должны ее выпускать, чтобы дать ей возможность частично расплачиваться с ними, устраивая балы и праздники, что было бы невозможно, если бы она оставалась в тюрьме. Моя дочь, которой должно было быть семнадцать лет, была красива, талантлива и пользовалась протекцией и уважением всех первых дам Лондона. Она давала концерты, живя со своей матерью, которая ее ежедневно оскорбляет, и все по пустякам, что заставляет бедную Софи проливать слезы. Я спросил, за кого ее собираются выдать замуж, когда мать возьмет ее из пансиона, в который я ее поместил, и он ответил, что разговоров об этом не слышал.

— Вы служите?

— Отнюдь нет. Моя мать все эти годы хочет отправить меня в Индии на корабле, загруженном моими товарами, и этим, полагает, я заложу основы большого состояния; но этого никогда не будет, потому что для того, чтобы иметь товары, нужны деньги, а у моей матери есть только долги.

Несмотря на его клятву, я убедил его взять в качестве чичероне моего слугу. В восемь дней он все увидел и хотел уехать; все, что я ему говорил, стараясь убедить остаться еще на восемь-десять дней, было бесполезно. Он написал мне из Рима, что забыл в своей комнате шесть рубашек, которые должны быть в ящике комода, и свой редингот; он просил меня взять их и отослать ему в Рим, не сказав, где он остановился. Он был несобранный человек, и, несмотря на это он объехал, опираясь только на самого себя, половину Европы, и, опираясь на три-четыре правила, смог избежать всяких несчастий.

Мне нанес неожиданный визит Гудар, который, узнав, какого калибра была компания, в которой я общался, явился просить меня устроить ему обед с его женой и пригласить на этот обед саксонцев и англичан, с которыми, как он знал, я развлекаюсь без устройства игр. Он говорил, что это ошибка — не занимать игрой этих людей, потому что они рождены и созданы для того, чтобы проигрывать. Восхищаясь чувствами, которые его обуревали, я пообещал ему устроить это удовольствие, разумеется, не играя у меня, потому что не хотел подставляться под неприятности. Ему только это и было нужно, поскольку он был уверен, что его жена заманит их к себе, где он может играть, как он мне говорил, без всяких опасений. Я назначил день этого обеда на дату после моего возвращения из Сорренто, куда мы должны были отправиться завтра.

Эта поездка в Сорренто стала последним настоящим счастьем, которое я испытал в жизни. Адвокат отвел нас в дом, где мы разместились со всеми удобствами, что можно пожелать. У нас было четыре комнаты, из которых одна была занята Агатой и ее мужем, другая Калименой и бывшей подругой адвоката, женщиной очень обаятельной, несмотря на возраст, и две другие — доном Паскалем Латила и мной. Мы нанесли визиты герцогу де Сера Каприола и аббату Беттони, без намерения соглашаться на обеды и ужины. После ужина мы рано легли спать, и, поднявшись утром, отправились на прогулку, адвокат — со своей старой подругой с одной стороны, дон Паскаль с Агатой — с другой, и я с Калименой. В полдень мы возвращались к обеду, всегда изысканному, и после обеда, оставив адвоката наслаждаться сиестой, дон Паскуале отправлялся прогуляться с Агатой и подругой ее мужа, а Калимена уходила со мной в укромные аллеи, куда солнце, еще сияющее, не могло проникнуть своими лучами. Это там Калимена увенчала мое пламя, после того, как я осаждал ее в течение двух дней подряд. На третий день, в пять часов утра, в присутствии Аполлона, который выходил из-за горизонта, сидя один подле другого на траве, мы отдались нашим желаниям. Калимена приносила себя в жертву не за деньги и не из благодарности, потому что я дарил ей только пустяки, но по любви, и я не мог в этом сомневаться; она отдалась мне и сожалела, что столь долго откладывала сделать мне этот подарок. До полудня мы трижды сменили жертвенник и провели все послеполуденное время прогуливаясь повсюду и делая остановку, как только малейшая искра нашего огня давала нам почувствовать зарождение желания, которое нужно было гасить. На четвертый день был слишком сильный ветер, и мы вернулись в Неаполь на трех колясках. Калимена убедила меня рассказать тете все, что произошло между нами, чтобы обеспечить этим удовольствие провести вместе несколько ночей в полной свободе. Убежденный, что так и следует поступить, и уверенный в том, что тетя не сочтет нужным возражать, я, передавая ей ее племянницу и оставшись затем наедине, выложил проект, придуманный мною: