Ги Бретон - Наполеон и Мария-Луиза

Спустя несколько дней после этого Полина организовала прогулку на судне по озеру Бурже. Тальма, естественно, был среди участников этой прогулки. Но к вечеру разразилась гроза, заставившая всех скрыться в палатке, установленной на корме суденышка. Вдруг послышался голос Полины:

– Тальма, выйдите из палатки и прочтите нам «Бурю».

– Но ведь льет проливной дождь, – пробормотал несчастный.

– Вот именно, это будет просто великолепно! Выйдите на палубу и громко прочтите нам «Бурю»!

Послушный трагик покинул палатку, встал под струи дождя, ухватившись за мачту, и начал декламировать Шекспира.

«Он тряс головой в сторону герцогини д’Абрантес для того, чтобы стряхнуть с волос воду, которая попадала на нее с гребней волн».

– Браво! Браво! – кричала Полина. – Это просто великолепно!

И для того, чтобы получить полное наслаждение этой романтической сценой, она принялась прижиматься всем телом к Дюшану, который нагло и в открытую насмехался над своим предшественником.

Вечером Тальма слег с бронхитом, напряженно – и безуспешно – думая, на какого трагического героя он походил. Если бы ему кто-нибудь сказал, что он похож на Жоржа Дандена, то у него от этого только поднялась бы температура…

В конце сентября 1812 года актер получил письмо, которое его очень взволновало. Организатор турне, с которым он подписал контракт, просил его прибыть в Женеву, где на будущей неделе должна была пройти постановка спектакля.

Полагая, что Полина все еще влюблена в него, он стал в страхе ломать голову над тем, как объявить ей эту новость. В конце концов, он упал перед ней на колени. А потом, устремив взор к потолку и вытянув вперед правую руку, словно для того, чтобы прочитать тираду из «Британика», он произнес пышную речь, которую заранее написал и выучил наизусть.

– О, мадам! О, моя королева! Боги ополчились на нас. Те связи, которые мы так трудолюбиво ткали, завтра – увы! – будут разорваны по воле слепой и беспощадной судьбы. О, горе! О, отчаяние! Выслушайте, выслушайте же, мадам, мои стенания!..

Слегка удивленная Полина старалась понять, что же такое случилось с ее любовником.

– Вы не заболели? – спросила она.

Тальма простонал:

– Нет-нет, моя возлюбленная. Но завтра я должен уехать в Женеву. Там меня с огромным нетерпением ожидает публика, которая без ума от моего таланта…

– Так, значит, вы должны отправиться в Женеву? – просто сказала Полина. – Ну и поезжайте, друг мой…

Тальма, видя, что молодая женщина все прекрасно понимает, захотел проявить себя галантным человеком. Пародируя Полиэклита, он добавил:

– И чтоб чистую и нежную любовь продлить, я так хочу отъезд свой отложить…

Но принцесса Боргезе была слишком счастлива тем, что наконец-то сможет избавиться от этого возлюбленного, говорящего таким выспренным языком.

– Нет-нет, – живо ответила она, – вы принадлежите вашему искусству. Значит, должны ехать.

Трагик решил, что Полина идет из-за него на жертву. Он зарыдал и обнял ноги молодой женщины. Но поскольку сделал очень резкое движение, он рывком разорвал полу своего редингота.

После чего, закрыв лицо левой рукой, выскочил из комнаты и пошел домой.

Видя, как любовник вышел, любительница театра Полина была глубоко тронута. Она послала свою камеристку догнать Тальма и провела с ним очень сладостную и бурную ночь, в которой, как сказал Ален Перо, «поэзия смешалась с самыми сладостными выходками».

Утром трагик сел в карету и, обливаясь слезами, покинул дом принцессы Боргезе, даже не подозревая, что его возлюбленная уже в объятиях Огюста Дюшана…

Спустя пару дней Тальма прислал Полине из Женевы вот такое страстное письмо:

«Друг мой, итак, я тебя покинул. Я разлучен с тобой и разлучен надолго. Ты этого хотела, мой отъезд был необходимым, но на какую ужасную жертву ты вынудила меня пойти. Твоя доброта, слезы, которые я видел в твоих глазах, утешения, которые ты пролила, как бальзам, на мое страдающее сердце, не смогли унять мою печаль и подсластить горечь расставания, но они по крайней мере зажгли передо мной лучик надежды.

Позавчера я выехал на рассвете и смог в последний раз взглянуть на твои окна. В последний раз, глядя на твою комнату, я мысленно попрощался с тобой, проливая горькие слезы…»

Принцесса прочитала это письмо с чувством большой досады. Спустя несколько дней после этого она отправила Тальма вежливый ответ. После прочтения ее письма у того появилось чувство, что он случайно упал в раскрытый люк во время третьего акта «Аталии»… Нахмурив брови, напустив на лицо отработанное выражение горя, он лег в кровать, испуская романтические стенания…

Едва проснувшись, он схватился за перо и, рыдая, написал Полине пространное послание, отрывок из которого я привожу ниже:

«Ах! Скажи мне, помнишь ли ты о тех моментах опьянения и исступления, в которые ты меня приводила?.. Помнишь ли ты о ласках, на которые лишь ты одна могла меня подвигнуть (которые только ты от меня получала), которые только ты вызывала и которые я тебе предоставлял, когда мое лицо орошалось твоими слезами?..»

Но этот образчик восторженной прозы прибыл в Экс в момент, когда принцесса Боргезе узнала, что под Москвой пал на поле боя ее дорогой Канувиль. И она бросила письмо Тальма в корзину для бумаг.

Не получив ответа на свое послание, трагик изложил на четырех листах крик боли и послал его из Парижа, куда к тому времени уже успел возвратиться.

«Вы еще не знаете, Полина, того сердца, которое всецело Вам предано. Вы еще не знаете, какие глубокие раны Вы ему нанесли, с каким чувством поклонения оно Вас боготворит и почитает, Полина. Полина, сердце мое разрывается. Здесь я встретил только людей, которые смогли тебя недавно видеть… Они рассказали мне о тебе, а я, вынужденный бороться со своим волнением и болью в присутствии их, должен следить за выражением своего лица и разговаривать с ними безразличным тоном, чтобы не показать им волнения и тревоги сердца, которое лишь ты одна можешь заставить биться с ужасающей частотой… Ах, Полина, мое отчаяние дошло до предела».

И на этот раз Полина ему не ответила. Тогда Тальма – любивший себя помучить – направился бродить вокруг замка Нейли, смакуя болезненные воспоминания, а затем написал Полине вот это последнее письмо:

«О, дорогой друг, каким волнением я охвачен. Все обстоятельства нашей связи разом всплыли в моей памяти; все члены мои задрожали, я стал звать тебя по имени, словно бы ты появилась передо мной, а из глаз полились слезы. О, друг мой, на какие муки ты меня обрекла?»