Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова
От жены, видимо, тоже не укрылся его интерес ко мне. Уж не знаю, кто из них или оба вместе регулярно ходили в милицию и стучали на меня. Две повестки явиться в милицию я проигнорировала. В третьей пригрозили штрафом в случае неявки. Пошла. Разговор обычный: нарушаю паспортный режим, проживая не по месту прописки, а главное, соседи возражают. Выслушав меня, начальник милиции мне и Фене посочувствовал. Я понимала, что с ним на определённых условиях можно договориться. Он не намекал на взятку, а терпеливо ждал. Но я не умела давать взятки, так и ушла с конвертом в кармане. После трёх месяцев проживания пришлось съезжать от Фени. Расставаясь, обе были в слезах. Позднее я узнала, что соседи таки выжили её в дом престарелых и заняли комнату.
Меня приютила Евгения Адольфовна. Годом раньше, летом, я уже жила у неё, когда она уезжала отдыхать в Гагры и просила меня присмотреть за её котом. Собаку и старого кота она пристроила к кому-то на дачу. Молодого большого сибирского кота пристроить не удалось. Комнаты Адолевны были на первом этаже двухэтажного флигеля с отдельным входом. На втором этаже жила молодая дворничиха, у которой почти ежедневно собиралась весёлая компания. Соседка Адолевны, Мария Максимовна, тоже куда-то уехала. Так что я была в квартире одна. Впервые за несколько лет у меня появилась возможность побыть одной без постоянного постороннего взгляда. Я наслаждалась одиночеством, но жизнь отравлял кот. В целях безопасности я хотела на ночь закрыть окно. На окне была решётка, не прикрученная к нему, чтобы в случае пожара её легко можно было вынуть. Всё-таки я ночевала одна, народ крутился во дворе разный. К тому же район Марьиной рощи – не самый спокойный. Окно хотелось прикрыть. Как только я его закрывала, кот устраивал мне форменный скандал. Садился напротив меня, смотрел круглыми злыми глазами, истошно орал и колотил по полу прямым, как палка, хвостом.
– Не открою, хоть оборись!
В ответ злой вой и по полу хвостом – бум, бум. Я не выдерживала, открывала окно и выпускала кота:
– Иди! И чтоб я тебя, паразита, не видела!
Как же – не видела! Обойдя вокруг дома, через десять минут кот возвращался через дырку в чулане, вентиляционное окошечко в кухне, входил в комнату и проверял, открыто ли окно. Обнаружив закрытое окно, устраивал мне уже описанную сцену. Ему не нужна была кошка – он был кастрирован, все свои отправления совершал в тазике с песком, который стоял под роялем. Думаю, ему нужно было ощущение свободы и власти на этой территории. Я не могла закрыть двери ни в кухню, ни в комнату, не говоря уже про окно. Так он и шастал всю ночь туда-сюда.
– Да чтоб ты пропал, паразит! – ворчала я.
Он и пропал, но не по моей вине. Я прожила июль в квартире Адолевны. Подошло время моего отпуска. Я собиралась к родителям в Мурманск. До приезда Адолевны с юга оставалось две недели. Надо было что-то делать с котом. Я уговаривала Люду Кастомахину пожить вместо меня. Та наотрез отказалась:
– Хоть стреляй меня, я тут ночевать не буду! Кота возьму к себе.
Кот у неё в квартире забился под диван и просидел там неделю. Люда извлекла его из-под дивана и решила прогулять, держа на руках. Конечно, он вырвался и убежал. Только его и видели. Адолевна по приезде, узнав о пропаже кота, расстроилась. Я – нет.
Итак, летом 1963 года я опять оказалась у Адолевны, которая, на моё счастье, пригрела меня. У неё была собака – небольшой рыжий пёсик, любовь всей студии. Ему дали величественную кличку Креонт в честь древнегреческого мифического царя, которой он явно не соответствовал, поэтому в просторечии его звали Криша, или, чаще, Кришка. Ветеринарный врач, выписывавший ему собачий паспорт, не мудрствуя лукаво в графе «кличка» поставил: «Гришко». Ещё у Адолевны был старый-старый рыжий кот Фома. Ему было лет двадцать, если не больше. По кошачьим меркам – долгожитель. В былые годы Адолевна с мужем, отправляясь в отпуск с палаткой на лодке по какой-нибудь реке, всегда брали Фому с собой. Когда-то он был боевым котом, один глаз у него не видел – его поцарапала лиса во время охоты в поле. Раньше он никого, кроме хозяев, к себе не подпускал. Постарев, стал сентиментальным, просился на руки. Ходил, шатаясь от старости. Прежде чем запрыгнуть на табурет, долго-долго раскачивался, собираясь с силами. Запрыгнув, должен был отдышаться. Зубов у него практически не было. Он любил сладкую творожную массу, которую жевать не надо. Короче говоря, дряхлый старик с неухоженной шерстью, вылизывать которую у него уже не было сил. Адолевна его обожала! Ночью Фома спал у неё в ногах, а под утро переходил на подушку и спал, обняв голову Адолевны лапами. После отъезда Адолевны на юг я перебралась с раскладушки на её диван. Фома своей привычки не изменил. Теперь он спал у меня в ногах, а на рассвете, медленно ступая, пошатываясь, шёл по мне и, достигнув подушки, плюхался мне на голову. С котом на голове я спать не могла, сбрасывала его на пол. Он шёл в конец дивана; долго раскачиваясь, наконец запрыгивал на него. Отдышавшись, начинал свой медленный путь по мне до моей головы. Сколько бы я его ни скидывала, он проделывал то же самое. Динамический стереотип, выработанный годами, сбоя не давал. Борьба шла с пяти до шести утра, когда надо было вскакивать и бежать на работу. Совершенно не высыпалась.
В общем, лето выдалось не из лёгких. Накануне отъезда на юг Адолевна устроила вечеринку.
