Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова
– Не верю ни единому слову. Всё врет!
– Как ты можешь так говорить?! Посмотри на неё: совсем девчонка! – напустились мы на Никиту. Тот стоял на своём:
– Врушка!!!
Лев, разговаривавший с девочкой перед показом, сказал, что она, видимо, имеет какое-то отношение к «Мосфильму», так как в курсе сплетен, бывших там в то время в ходу. Это был аргумент! В студии, однако, она больше не появилась, а через какое-то время оказалась у Потуловых. Подробностей её появления у них я не помню. Вскоре выяснилось, что она действительно врушка, да ещё какая! Насчёт польского происхождения, конечно, наврала.
Польскую газету, которую ей подсунул Лев, читала вверх ногами. А мосфильмовские сплетни знала потому, что, как выяснилось, ночевала в общежитии ВГИКа, откуда её с большим трудом выкурили. Что касается поведения в доме, отношений с ребятами, была совершенно беспардонна. Те её возненавидели. Лев прямо-таки зубами скрежетал, говоря о ней. Я спросила:
– Что же вы её терпите, не выставите?
– Мать жалеет. Говорит, не выгонять же бедную девочку на улицу. Девица устраивает свидания у нас дома, приводит какого-то парня. Мать говорит: «Не мешайте им. Может быть, она замуж за него выйдет». Хочет её таким образом пристроить.
Так что доброта Тамары Николаевны была поистине безгранична. В конце концов девица совершила уж совсем что-то непотребное, терпение ребят лопнуло, и они её выгнали.
Судьба братьев Потуловых была печальной. Лев вместе с другими студийцами участвовал в Интернациональном студенческом театре. После его распада Льва и Алика я какое-то время встречала по субботам у Евгении Адольфовны, где они изредка появлялись, а потом совсем исчезли из поля зрения. В августе 1970 года я оказалась в Сокольниках, недалеко от Потуловых. Зашла. У каждого из родителей братьев к тому времени уже давно был новый брак, и, надо сказать, удачный. Они прожили в них долгие годы, чуть ли не дольше, чем в первом совместном браке. Тамара Николаевна пережила первого и второго мужа и умерла, когда ей было за восемьдесят. Примерно года через два после того, как я съехала от Потуловых, у соседки Татьяны случился инсульт. Она пролежала пластом год, в течение которого Борис за ней самоотверженно ухаживал, и умерла. Борис снова женился и жил с новой женой в другой квартире. Алик и Лев тоже женились. У Льва была двухлетняя дочка Анечка, и его семья заняла комнаты Бориса. Меня поразило то, что жена Льва нисколько не изменила быт семьи. Всё те же безалаберность, беспорядок, полное отсутствие уюта. На столе водка, чёрный хлеб и ещё что-то незатейливое. Между подвыпившими гостями и родителями ходила неприкаянная малышка с какой-то игрушкой, предлагая поиграть с ней. Мамаша на неё ноль внимания. Был вечер пятницы, выпивали, похоже, по этому поводу. Кто-то заглянул на огонёк, принёс водку, как бывало и семь лет назад. У меня от этого посещения осталось тягостное чувство. Видно, я сама сильно изменилась.
Прошло ещё лет десять. Меня разыскал Алик. Родственнику жены понадобилось дефицитное лекарство. Алик очень изменился, обаяние ушло, осталась одна неухоженность. Работал художником на рыбокомбинате. Про свою семью ничего не рассказывал – похоже, там было не совсем благополучно. От Алика я узнала, что жена ото Льва ушла. Тот пил; кажется, не работал. Все старые деревянные дома в Сокольниках, в том числе и их дом, снесли. Лев получил комнату в коммуналке, где жили такие же, как он, пьяницы. Никита Никифоров однажды встретил его около какого-то магазина. Лев, как тогда говорили, соображал на троих, т. е. трое скидывались по рублю на бутылку водки и тут же эту бутылку и распивали. Так вот, Лев, встретив Никиту, уговаривал составить компанию с ним и каким-то доктором наук, как он отрекомендовал собутыльника. Непонятно, на что он жил. Догадываюсь, что Тамара Николаевна помогала. По словам Володи Потулова (Рыжего Брата), навестившего Льва, из всей обстановки в комнате был только матрац на полу. В 1987 году Лев умер от пневмонии. Отказался ехать в больницу из-за своей собачки, которую не на кого было оставить. Ночью у него случился отёк лёгких.
Прошли ещё годы, и меня опять разыскал Алик. У него обнаружили запущенный рак языка. Я повела его к специалистам в онкологический центр, где уже много лет работала. Ему предложили радикальную операцию с удалением языка и прилегающих тканей. Словом, убрать пол-лица, от чего он отказался:
– Я же не человеком буду тогда!
Химиотерапия, на которую несколько бывших студийцев скинулись, а в основном дал деньги Рыжий Брат, не помогла. Судя по грубым окрикам жены, которые слышались в телефонной трубке, когда я ему звонила, его последние дни были очень тяжёлыми не только физически.
Но вернёмся в лето 1963 года. Итак, я поселилась на той же Сокольнической улице, в таком же двухэтажном деревянном доме напротив Потуловых у старушки по имени Феня. Она занимала комнату в трёхкомнатной квартире. Ноги плохо её слушались, но в комнате была идеальная чистота и порядок. Белая скатерть на столе, белые покрывала на кроватях. Феня была простой женщиной, удивительно добрым, светлым человеком. Двое её сыновей погибли на войне. Их портреты, увеличенные с маленьких фотографий, висели над диваном. Красивые молодые ребята. Один сфотографирован в костюме и белой рубашке с отложным воротником, другой – в гимнастёрке с ромбами и пилоткой на голове. Сыновья погибли один за другим с перерывом в год. После гибели второго сына у неё отнялись ноги. Потом она частично восстановилась, но передвигалась неуверенно. Работать не могла. Муж умер после войны. До войны это была счастливая семья: хороший муж, любящие работящие сыновья, достаток. Феня жила воспоминаниями о сыновьях и той счастливой, погубленной войной жизни. Вспоминала, слёзы текли по щекам. За погибших сыновей она получала пенсию – двадцать восемь рублей. Ешь, пей, ни в чём себе не отказывай! Моим пятнадцати рублям она была несказанно рада. Питалась очень скромно. Единственное пиршество, которое она себе позволяла по воскресеньям, – сдобный рижский батон к чаю. Я её угощала, но она стеснялась, отказывалась. Ко мне относилась замечательно. Нам было спокойно, уютно друг с другом.
В квартире жили ещё две семьи. Одну большую комнату занимали женщина лет тридцати пяти с престарелым отцом. Хорошая, симпатичная женщина, мечтающая выйти замуж и, по-моему, безнадёжно влюблённая в своего начальника. Третью комнату занимала
