Писательская рота - Сергей Егорович Михеенков
Евгений Осетров в ряду имён, достойно возвысивших в нашей литературе «деревенскую прозу», ставит Сергея Крутилина рядом с Михаилом Алексеевым, Владимиром Солоухиным, Сергеем Ворониным. Василий Белов, Валентин Распутин, Василий Шукшин придут потом, как послевоенные.
Но в конце 1960-х годов Сергея Крутилина как прорвало — хлынули одна за другой военные повести: «Лейтенант Артюхов», «Кресты», «Окружение». Трилогия оформилась в единое полотно, в роман, которому автор дал неожиданно мирное название — «Апраксин бор». Пережитое требовало осмысления. А опыт войны, фронта Крутилин получил в самом пекле — во 2-й ударной армии периода боёв на любанском направлении, а затем окружения.
Сергей Андреевич Крутилин родился 2 октября 1921 года в селе Делехове под городком Скопином Рязаской губернии в крестьянской семье. «Генеалогическое древо писателя неотрывно от Рязанской земли», — очень точно заметил Евгений Осетров. И это постоянно будет выливаться в прозу, а местами даже в военную трилогию «Апраксин бор».
Окончил сельскую школу. Поступил в Скопинский строительный техникум (по другим данным — ремесленное училище) и окончил его перед самой войной, в 1940 году, «направлен на стройки Дальнего Востока». Работал в районе Уссурийска. В РККА призывался Уссурийским военкоматом. Когда началась война, его, как имеющего средне-техническое образование, зачислили в Хабаровское военно-техническое училище. По окончании училища направлен на Волховский фронт. После войны, стараясь успокоить разболевшуюся память, он расскажет и о начале своей армейской дальневосточной службы, и о дороге на запад, и о первых боях и потерях — в повести «Лейтенант Артюхов».
Дальнейшее тоже ляжет в военную трилогию.
Повесть «Лейтенант Артюхов» может показаться минорной, для военной прозы слишком спокойной, будто замедленной. Зато в ней масса подробностей армейской службы, деталей солдатского быта. Не зная всего этого, не пережив, такое невозможно воспроизвести. Нынешнему читателю военной прозы, жадному до подробностей того времени, это особо ценно.
Вот батарейцы грузятся в эшелон на полустанке, откуда ветка уходила к Хасану. Заводят в теплушки лошадей, закатывают пушки, складывают личное снаряжение и батарейное имущество. Вот устраиваются на нарах. Ведут разговоры о фронте, гадают, куда направят их полк. Видимо, под Москву, ведь немцы прорвались под Можайском… (Братья Сергея Крутилина по «лейтенантской прозе» Василий Росляков, Константин Воробьёв, Иван Акулов, поэты Семён Гудзенко, Сергей Орлов и Михаил Луконин уже в бою, дерутся с врагом в районах Белёва, Клина, Малоярославца и Сухиничей.) Кормят и поят лошадей, ждут газет, из которых узнают о положении на фронте. Вот изучают таблицы с изображением немецких танков, с красными стрелами, указывающими уязвимые места. Вот заполняют розданные старшиной медальоны — смертники. Вот состав проезжает мимо бушующего Байкала. Пока всё в их жизни хоть и необычно — дорога! — но всё же буднично. Пока состав огибает берег Байкала, Артюхов вспомнил родную деревню и Пасху…
«Артюхов улыбнулся, вспомнив: вот так же в детстве, на пасху. Служба пасхальная начиналась в полночь. Бывало, мать нарядит их загодя, с вечера — Василия и младшего брата. Наряженные, они помаются час-другой, а потом прикорнут где-нибудь на лавке, наказав деду, чтобы он их обязательно разбудил. В избе тихо, пахнет свежеиспечённым куличом, робко горит лампада. Незаметно одолевает сон, и они, наряженные и наглаженные, засыпают. В полночь дед начинает будить их: “Васька, вставай!” Вася спросонья никак не протрёт глаза. Он чешет нос, вытирает со рта слюни и снова, как курёнок, валится на лавку. “Да оставь ты их, батя! Пусть спят. Как-нибудь и без них Христос воскреснет…” — говорит мать.
Так и теперь: вечером все были возбуждены. Встречи с Байкалом ожидали как большого праздника. Ну как же! Столько наслышались ребята об этом священном море от старшины, что каждому не терпелось взглянуть на Байкал. Абдуллин вылил остатки кипятка из чайника, чтобы зачерпнуть в него байкальской воды. Бутин обулся с вечера, чтоб не терять зря времени. Однако как ни тормошил их Верхогляд, не слезли с нар ни Ахмед, ни Бутин, ни Чихачёв, ни Сабиров.
Тускло, словно лампада, горел фонарь под потолком, стучала по железной крыше снежная крупа. Откуда-то доносились удары осмотрщиков по колёсам вагонов».
Казалось бы, ничего не происходит. О чём повествовать? А вот о том, как медленно, с долгими остановками идёт на запад состав. Как батарейцы ведут такие же тихие, в ритм дороге, разговоры. Рассказывают о своей родине и родне. Развлекают себя и своих товарищей разными байками. Лейтенант Артюхов, назначенный на огневой взвод накануне отправки, постепенно знакомится со своими номерами, со старшиной Тябликовым, распорядительным и весёлым, другими артиллеристами. Баня в Иркутске, выдача нового обмундирования, тёплых ватных брюк, телогреек. Эшелон с ранеными на соседних путях. Батарея, возвращаясь из бани строем, с бодрой песней, подошла к эшелону, ещё не зная, что и кто в этих вагонах, ехавших с запада, со стороны войны…
«Тут же, у Ангары, они впервые увидели подлинный лик войны — раненых. Вид их был ужасен. И солдаты — только что одетые и снаряжённые для фронта, здоровые, сытые, чистые — остановились, поражённые».
Самострел на станции Чулымская, из сектантов. Пуля аккуратно пробила ладонь. Сказал, что карабином нечаянно за пуговицу зацепил…
Встречные, встречные… Эвакуированные, платформы с заводским оборудованием, со станками. Снова раненые. «Сибирь глотала всё», — подытоживает автор повести.
И вот ещё, из того же дорожного: «Из четырёх десятков батарейцев, ехавших в теплушках, брились только двое: старшина и политрук. У остальных тридцати восьми едва-едва пробивался пушок. Правда, Малахов носил баки, но, во-первых, баки были тощенькие, реденькие, а во-вторых, у него не было своей бритвы, и он всякий раз просил старшину, чтобы тот навёл ему фасон».
Из газет: бои уже под Малоярославцем и Волоколамском.
«— Это ж совсем под Москвой! — подхватил Максимов. — В Малоярославце я бывал. У моего дяди там дача.
— Вот и поедешь дядю от немцев освобождать, — не то шутя, не то всерьёз обронил Верхогляд.
— Да-а… Как она там, Москва-то наша. Ещё держится?
После объявления столицы на осадном положении каждое утро начиналось с разговоров о Москве. С тревогой ожидали прихода комбата. Он всегда приносил из штаба свежие новости: на каком участке фронта появилось новое направление, где идут наиболее упорные бои. Но больше всего бойцы волновались за Москву. Все почему-то были уверены, что дивизию бросят именно туда, на защиту столицы.
— Интересно, а парад на Красной площади будет нонче? — спросил, ни к кому не обращаясь,
