Прожитое и пережитое. Родинка - Лу Андреас-Саломе

Стены столовой обиты легкой, в светлую полоску материей, собранной в середине потолка в виде шатра. На зеленых шелковых шнурках висело несколько писанных маслом картин — сплошь портретов, скорее старинных, чем красивых. Одну из прародительниц дома Ленских, престарелую монахиню у пюпитра с молитвенником, художник изобразил в виде естественно-исторической достопримечательности. Я остановилась перед портретом генерала в блестящем мундире, с еще более блестящим, внушающим опасение своей красотой лицом, прямо-таки сиявшим от чувства благополучия и собственного достоинства.

— Мой отец, Ленский! — пояснила бабушка. — Добрая душа, он жил в столице, при дворе, мы же, три сестры, лишившиеся матери, прочно осели с нашими тремя гувернантками — немкой, француженкой и англичанкой — в промотанном имении. Отец так редко виделся с нами, что, случалось, путал наши имена. Подчас приходилось снова напоминать ему их: «Высокая — это Софи, вон та — Ирен, а вот эта светленькая — Натали». Можно было подумать, что у него не три, а тридцать дочерей!.. ну да что тут говорить, кстати, иногда он приносил нам цветы, привозил конфеты из Петербурга, мы с волнением и душевным трепетом ждали что, нашего единственного, так сказать, ухажера, «Charmé de vous revoir, Sophie, ma chère — pardon: Irene»[159] и он действительно с радостью нас разглядывал, особенно среднюю — Ирен…

Маленький Петруша, все еще жевавший остатки еды, и Ксения громко засмеялись. Рассказывая эту историю, для них далеко не новую, бабушка делала три великолепных старомодных реверанса, уверяя, что именно так делала их каждая из сестер, а затем она изображала улыбку генерала и его грубый командирский голос. Но самое забавное было всегда в конце истории, когда она сама выдавала себя — Ирен — за красивейшую из сестер.

Как и все за столом, она говорила то по-французски, то по-русски.

Хотя в соседней зале люстру сегодня не зажигали, она казалась по-вечернему сумрачной в сравнении с залитым ярким летним солнцем цветником за окном — он был словно из другого мира. (Из-за болезни глаз бабушка предпочитала северную сторону.) Четыре передних окна были и теперь закрыты.

— Сейчас из-за комаров, потом из-за мух, а там, глядишь, и осень пришла и уже поздно открывать окна! — объяснила бабушка.

И в самом деле, между плотно заклеенными двойными окнами еще с зимы лежал толстый слой ваты, который отнюдь не выглядел привлекательней оттого, что, словно искусственная грядка, был украшен полосками разноцветной бумаги. Ксения тоже вошла в залу, так как в отсутствие Виталия было принято собираться внизу, а не в покоях хозяйки дома. Когда объевшийся Петруша двинулся к штофному дивану, чтобы поцеловать ручку и получить благословение, Ксения недовольно вертелась на кончике стула. Не успел Петруша выйти на улицу, как она тоже вскочила.

— Душно здесь! — воскликнула она; лицо ее выражало страдания мученицы на крестном пути.

— Знаю, знаю! Беги уж! — невозмутимо проговорила бабушка. Выражение лица Ксении в мгновение ока переменилось. Она, как ребенок, подбежала к свекрови, смеясь, наклонилась, чтобы поцеловать руку, дала себя перекрестить; ее красивое лицо озаряла улыбка.

Я восхищенно наблюдала за ней. Внешность Ксении таила в себе больше, чем можно было увидеть. В этом, должно быть, и заключался секрет ее красоты. Фантазия опережает взгляд, силой волшебства вызывая образ, будущее великолепие которого еще не подвластно глазу. Не объясняется ли это стихийной силой, из которой Ксения вышла, в которую уходит и которой щедро одарит будущие поколения.

Ксения забыла о том, что куда-то торопилась, она чуть опустилась вниз и, присев на корточки, удобно устроилась на ковре.

— Мне надо о многом тебе рассказать! — заметила она, обернувшись ко мне. — О тех местах, где я выросла, и какие они. Ты, бедная, и представить себе такое не сможешь. Наверно, видела только возделанную землю… Вот и здесь все худо, все подвластно человеку. Тут уже не встретишь всадника, как там, в восточных степях, несущегося как стрела, на голове зеленый тюрбан, на руке сокол!.. не встретишь такого… такого удивительного святого…

— Святого?..

— Царь небесный! Сохрани и помилуй! Не суди ее, грешную! Она постоянно путает ислам и христианство! Ты хотела сказать — муллу.

Бабушка сказала это без укора. Просто пробормотала про себя. Скорее, слова ее звучали как извинение, обращенное к Богу.

Но, должно быть, именно поэтому они произвели на Ксению несоразмерно сильное впечатление. Не сказав больше ни слова, она поднялась с ковра и с удрученным видом выскользнула из залы, не преминув от двери бросить на бабушку испытующий взгляд: не слишком ли она сердится.

Через минуту, глубоко вздохнув, бабушка сказала:

— Совсем ребенок. Такая дикая и такая пугливая. Ты любишь ее, не правда ли? Все любят ее. Я думаю, Бог тоже ее любит и иногда посмеивается над ней.

— Но вы же сами любите ее больше всех, бабушка, — улыбаясь, заверила я.

— Я? Ну и что с того? Даже если бы он привел в дом козу вместо невестки, он же — сын, Бог ему судья, я бы, наверное, и его козу полюбила. Ксения, слава Богу, не коза, но мужчина может прельститься телом, мать же смотрит глубже. Влюбленность делает человека упрямым; что бросается в глаза, то и главное. «Она слишком молода, совсем еще ребенок», — сказала я, когда он с ней обручался. «Ну и что с того, мама, — ответил он. — Я силен, крепок и надолго сохраню молодость». «Она же еще ничего собой не представляет, в глазах души не видно, как же ты, сынок, начнешь с ней жить?» — огорченно спросила я. «Вот именно — начну жить! Даже если она всеми своими корнями еще висит в воздухе — какое это имеет значение? У меня достаточно своих корней, пусть растет на них. пусть приносит мне мои плоды. Значит, отнесись с уважением к моей татарке и полюби ее».

Несколько минут прошло в молчании. Было слышно, как тикают часы в старинном, искусно сделанном бронзовом корпусе; каждые четверть часа маленький крылатый кузнец опускал свой крошечный молоточек на серебряную наковаленку. Но бабушке хотелось продолжить беседу.

— А ты не очень разговорчива! — с разочарованным видом намекнула она.

— Ну а Ксения? — спросила я. — Сразу дала согласие?

Бабушка отделалась общими словами.

— Так она же и впрямь была еще ребенок. И взрослела очень медленно. Только к Евдоксии, почти что ровеснице, привязалась сразу, а уж Евдоксия сблизила ее с нами. Комнаты девочек были рядом, в один прекрасный день они решили