Ромен Роллан - Татьяна Лазаревна Мотылева
Еще до этого окончательного разрыва, в письме к Истрати от 8 сентября 1933 года, Роллан кратко изложил свою позицию по отношению к СССР:
«Кто бы ни был агрессором — если Советский Союз подвергнется нападению, я буду защищать его всеми силами.
Ибо он, при всех его ошибках (которые свойственны людям — которые неизбежны), представляет единственный оплот защиты мира против нескольких столетий самой омерзительной, самой сокрушительной Реакции».
Роллан очень болезненно воспринял «казус Истрати», много и мучительно размышлял над ним. Он делился этими размышлениями, в частности, с Марселем Мартине (1 сентября 1929 года). Ну как это можно — побывать в Советском Союзе и не увидеть, не понять главного? «Там ведется громадная работа, и дух самопожертвования горит в тысячах сердец… Я поражен чистотой, здоровой и цельной непорочностью, которую я вижу в моих молодых корреспондентах…»* 11 января 1930 года Роллан — снова в письме к Мартине — говорит об Истрати с нарастающим гневом: «Ах! Что за идиот этот Истрати! Ну его! СССР теперь уже достаточно силен, и для него не столь важно — будет ли одним ренегатом больше или меньше. Эта страна знает, что может рассчитывать теперь — в масштабах Европы и всего мира — только на свои собственные силы; и она делает из этого нужные выводы…»*
В письме к Мартине от 19 мая 1931 года Роллан уточнял свою позицию по острым вопросам политической борьбы тех лет. «Я не принадлежу ни к одному политическому клану. Следовательно, я не сталинист». Но должен сказать, что коммунистическая оппозиция (какой я ее знаю по ее французским органам и по разглагольствованию Троцкого) внушает мне отвращение своей мелочностью и бессовестным себялюбием (или себялюбием тех вожаков, с которыми она себя отождествляет)*.
При всем желании Роллану не удавалось держаться в стороне от того, что он называл «партийными распрями». Он чувствовал себя обязанным бороться за души европейских интеллигентов, сбитых с толку врагами СССР и ренегатами коммунизма. Об этом свидетельствует, например, его письмо к Горькому от 28 марта 1931 года:
«Вы знаете, какую яростную и коварную кампанию ведет против Советского правительства социалистическая и коммунистическая оппозиция в Париже (с одной стороны лагерь «Попюлер» с Леоном Блюмом, Розенфельдом и Лонге, — ас другой стороны троцкисты, главарь которых сильно упал в моих глазах из-за мелочности своего ущемленного личного тщеславия. У них своя газета «Верите», среди них также опасный Борис Суварин, наиболее злостный вдохновитель памфлетов Истрати). Бывает, что ко мне обращаются честные встревоженные люди, чтобы разъяснить сомнения, которые посеяли в них газеты…»*
Помимо публицистических статей, Роллан писал в тот период много личных писем разным людям, где, отвечая на их вопросы, стараясь рассеять разнообразные их недоумения, объяснял и обосновывал (каждый раз заново) свою позицию активного друга и защитника СССР.
Так, он отвечал одному из своих корреспондентов, К. Тезину, 3 декабря 1930 года:
«Ни с одной страной у меня нет столь многочисленных личных, дружеских связей, как с новой Россией. У меня там есть друзья разных возрастов, принадлежащие к разным слоям общества. Интеллигенты, рядовые труженики, женщины, подростки, дети. Одни вводят меня в свой интимный мир, исповедуясь, как это любят делать русские. Другие рассказывают мне о своей работе. А дети обращаются ко мне как к старшему товарищу: я ясно вижу не только их кляксы, но и их мордочки. И вы можете поверить, что во многих письмах (а среди них вовсе нет официальных — я не веду переписки с правительственными деятелями ни одной страны) люди, не стесняясь, ворчат по поводу трудностей и бедствий… Но я утверждаю, что те трудящиеся, которые мне пишут (а я имею дело только с ними, и только они меня интересуют), в большинстве своем охвачены страстным чувством, что их страдания не напрасны, что они приносят жертвы ради великого дела, ради человечества; это чувство поддерживает их дух и даже внушает им сознание превосходства над нашим западным миром.
Я общаюсь с этими друзьями не только посредством писем. С некоторыми из них я виделся и говорил. Скажем, один интеллигент, врач, ученый, который прошлой зимой приезжал в научную командировку в Германию, — не большевик, не политик, потерявший в годы революции свое состояние и удобные условия жизни, — человек больной, очень истощенный лишениями, — когда ему предложили блестящее место в Германии, ответил: «Нет! Я вернусь домой, к моей прежней скромной жизни. Она здоровее, чем та жизнь, которую вы ведете на Западе. И мне лучше работается там». Он мне сам об этом рассказывал. И он не единственный из приезжающих оттуда, для кого после встречи с Западом жизнь в СССР со всеми ее трудностями становится еще дороже. Притом те, о ком я говорю, свободны от всяких политических пристрастий.
Разрешите мне полагаться больше на то, что рассказывают мои друзья, чем на лживые сообщения корыстной западной прессы»*.
Очень примечательно также написанное почти годом позже (6 сентября 1931 года) письмо Роллана к общественной деятельнице и специалисту по проблемам Индии Беатрисе Арам:
«Не могу вам на все ответить по поводу СССР. Слишком много надо было бы сказать. Само собой разумеется, что недостаток свободы трудно перенести тем, кто помнит еще, как когда-то в Европе можно было дышать последними остатками воздуха свободы. Но где она сегодня, свобода? И где будет она завтра? Посмотрите трезво, без иллюзий, на тех, кто все еще украшает себя ею, как этикеткой, — на «либералов»! Сколько нравственных и социальных уступок, сколько лицемерных уловок прикрываются сегодня словом «либерализм», а ведь на деле это всего-навсего консерватизм, стремление сохранить некоторые привилегии, купленные ценою угнетения, лишений и «принудительного труда»
