Александр Петряков - Сальвадор Дали. Божественный и многоликий

Врачи добились неплохого результата. Выписавшийся из клиники художник, хоть худой и казавшийся ниже ростом, обрел прежний кураж и в октябре 1980 года устроил в Театре-музее пресс-конференцию. Красный каталонский колпак и знаменитое леопардовое пальто не смотрелись на нем, как раньше, — одежда висела, как на вешалке, — но Спаситель современного искусства был по обыкновению бодр и напорист, сыпал пословицами и поговорками, мешая сразу три языка — французский, испанский и каталанский. Как всегда, развлекал журналистов байками и планами на будущее, одним из которых было создание в Румынии скульптуры гигантского, в тридцать пять километров, кибернетического коня. Сообщил, что во время болезни чуть не умер и обнаружил, что Бог очень крошечный. Хотел было продемонстрировать тремор своей руки, но она в тот момент не дрожала. Гала тихо сидела рядом с отсутствующим видом и, как пишет Гибсон, была похожа «на содержательницу старомодного парижского борделя, с морщинистой кожей, покрытой толстым слоем макияжа, шокирующе яркими губами и париком на том месте, где у подружки Микки Мауса расположен бархатный бант».

Да, Гале было уже восемьдесят шесть лет, и то, что она не сдавалась и имела большую волю к жизни, позволявшую ей в таком возрасте приручать молодых любовников, говорит о ее неколебимой жизнестойкости. Но время неумолимо. Ее стали все сильнее тяготить появившиеся немощи, и она, словно заразившись от мужа, все больше и больше погружалась в депрессивное состояние.

Новый, 1981-й, год супруги встретили в Париже. После этого они, по обыкновению, отправлялись в Америку, но Дали был так плох, что не мог даже думать об этом, а Гала, бредящая Джефом, рвалась туда и настаивала на путешествии. Однажды ночью у них произошла очередная драка. Она поставила ему под глаз синяк, а он сломал ей два ребра.

Они прожили всю зиму в Париже. Америка больше никогда не увидит их, а летом они навсегда простились и с Парижем. Когда лето кончилось, они не уехали, как всегда, во французскую столицу, а провели тяжелую зиму в своем доме. Обоим нездоровилось, а зимы на побережье Коста Бравы всегда скверные — дожди, ветры.

В январе 1982 года король Хуан Карлос наградил художника высшей наградой Испании — Большим Крестом Карла III. Это влило в тщеславного живописца новые силы, он приободрился и чувствовал себя гораздо лучше, а Гала стала заметно сдавать, ее мучили камни в желчном пузыре. В конце концов она согласилась на операцию. В феврале 1982 года, уже по возвращении из клиники, она оступилась в ванне и сломала тазобедренную кость, и вновь тяжелейшая в ее возрасте операция в барселонской клинике. К тому же у нее стал активно развиваться рак кожи.

А Дали в это время получил Золотую медаль правительства Каталонии, высшую награду своей родины. Он был очень счастлив, несмотря на то что жена лежала в клинике, где он навестил ее всего один раз.

Гала вернулась в Порт-Льигат просто развалиной. Она почти ничего не ела и по временам бредила. Незаживающие раны в тех местах, где лопалась кожа, приносили ей невыносимые мучения, и ей все время делали обезболивающие уколы.

Она лежала в спальне, и в минуты, когда боль утихала, смотрела на море, и перед ней, словно на экране, в голубоватом мареве у линии горизонта возникали картины ее детства. Она видела себя маленькой девочкой с косичками в далекой призрачной Казани. Словно в расслоенном жаром воздухе пустыни возникали похожие на миражи образы города: кремль, мечеть, татары в чалмах на шумном базаре, рассказы отца об Иване Грозном, казавшимся ей тогда огромным исполином, ломающим стены казанской цитадели.

Как картинки в детской книжке, перелистывались в ее изломанном болезнью и старостью сознании со странной ясностью эпизоды ее жизни. Вот теперь шагала она уже по Москве, направляясь к Трехпрудному переулку в дом профессора истории Цветаева, к его дочери Асе, где всегда бывало так весело. Никогда после этого она не испытывал такой радости жизни, как в те дни. В атмосфере этого дома было что-то волнующе-возвышенное, здесь словно витали феи поэтического слова, — они с Асей немножко завидовали ее старшей сестре Марине. Она была уже взрослая девушка и поэтесса, удивившая литературный мир Москвы и Петербурга своим свежим ярким талантом. Ее книжечка стихов стала для них с Асей драгоценной жемчужиной, вызывавшей гордость и ревнивое сожаление, что она бросает лишь смутный отсвет славы на них, девчонок, грезящих о своей прекрасной будущности. Они играли в буриме, пытались сочинять новеллы, придумывали на сложные слова рифмы и, конечно же, говорили о мужчинах.

Эта тема очень волновала Лену (ох, тогда ее еще звали Леной!), на пороге ее девичьей зрелости мысли об этом заливали ее всю, она не могла равнодушно или издалека, как другие девочки, рассуждать о женихах, обустройстве будущего дома, нарядах, экипажах, театрах и балах и прочем, что не просто сопутствует семейной жизни, а составляет для женщины в браке основную сущность. Она плавилась в своих мечтах, как воск, и ее текучие желания были наполнены такими яркими фантазиями, так изукрашивались интимными подробностями, что она не могла о них рассказать даже своей близкой тогда подруге Асе. Она бурлила внутри себя и находила упоительным хранить в себе тайну и ни с кем ею не делиться. Да, все считали ее очень скрытной, и никто, кроме провидца Дали, не прочел тайных страниц ее души…

А он… Теперь она ненавидела его за то, что он знает о ней то, чего никто не знает. Она никогда не любила его как мужчину, он был и остался для нее ребенком, гениальным ребенком, для которого открыты все тайны. И как он этого достигал? Он был настолько откровенен, настолько открыт всем и во всем, что невольно заражал и ее тем же, и в такие часы она рассказывала ему даже то, что постыдилась бы поведать родной матери или близкой подруге. Однажды она в подробностях рассказала ему о своих сексуальных отношениях с Элюаром, а он в это время зарисовал по ее рассказу их эротические с Полем игры и потом спросил: похоже или нет? И чем еще он добивался откровенности, так это своей непредсказуемой логикой — мог с яростью отстаивать какую-либо точку зрения, а через минуту с тем же остервенением ее же и опровергал. И вот это столкновение полюсов рождало искру, пламя, взрыв, в свете которого он ясно видел, что хотел. Поначалу она подозревала в нем хитреца, но потом поняла, что это не так. Люди для него всегда были средством, ступеньками, и они охотно ложились под него, сраженные его обаянием и неудержимым напором. Малыш Дали… Как он теперь далеко от нее, несмотря на то что каждый вечер приходит в спальню и ложится на соседнюю кровать. Теперь между кроватями поставили ширму, потому что Дали уже просто не может на нее смотреть.