Александр Петряков - Сальвадор Дали. Божественный и многоликий

Овдовевший Дали хоть и собирался после похорон жены вернуться в родной Порт-Льигат, однако передумал и остался жить в Пуболе.

По завещанию Галы вся ее огромная коллекция картин и прочее имущество переходило к мужу, а после его смерти должна была перейти Испании и Каталонии в равных частях. Но юрист Мигель Доменеч, поверенный в делах Дали, имевший связи и определенное влияние в правительственных кругах (что и неудивительно, он состоял в родстве с министром иностранных дел и дружил с министром культуры X. Соланой в правительстве Фелипе Гонсалеса), уговорил старика завещать все только Испании в обмен на забвение всех его налоговых проблем. Кроме этого, Дали подписал доверенность на имя Дешарна и Доменеча на право заниматься всеми его финансовыми делами, документами, недвижимостью, инвентаризаций картин и рисунков и охранять его авторские права.

После смерти жены вся эта суета его уже мало занимала; как и все старики, больше всего он был озабочен своим здоровьем, а оно лучше не становилось. Он почти ничего не ел, раздражался по пустякам, и служанки, конечно же, в отличие от Галы, не могли ему ни в чем угодить. Он кричал на них, даже плевался, поэтому некоторые уходили, а новые были ему горше старых, потому что не знали его привычек и им надо было все объяснять заново. Ходил он, волоча ноги, но больше всего его беспокоила дрожь правой руки. Старый художник не мог уже работать в своей прежней манере, рука не подчинялась, поэтому, помимо любимых тонких мягких кистей, стал писать и плоскими флейцами, позволявшими выражать себя энергичным мазком.

В год смерти жены он написал две «Пьеты», а также несколько работ на темы картин Веласкеса. 1983-м годом датирована очень своеобразная, написанная широкими размашистыми ударами кисти работа под названием «Мы приедем позже, сразу после пяти», где изображен мебельный фургон изнутри. Некоторые исследователи полагают, что тема навеяна словами Бретона о том, что он хотел бы, чтобы его отвезли на кладбище в мебельном фургоне.

Последним произведением мастера считается «Хвост ласточки», созданное в мае 1983 года. Подлинность этой работы вызывает у многих сомнение. Аргументируют это тем, что вряд ли дрожащей рукой Дали смог так безупречно изобразить графически четкие линии, однако Антонио Пичот, почти неотлучно находившийся в то время в Пуболе, говорил, что старик иной раз собирал всю свою волю, и в порыве светлого вдохновения рука служила ему как прежде.

Весной 1983 года в Мадридском музее современного искусства была открыта самая большая ретроспектива Дали с 1914 по 1983 год, которую открыл, как того и хотел художник, сын короля Хуана Карлоса принц Филипп.

В годовщину смерти Галы, 10 июня, эта выставка открылась и в Барселоне. Но Дали не поехал ни в Мадрид, ни в Барселону. Он был в очень плохом состоянии, да и, кроме того, ему не хотелось появляться на публике таким немощным. А изменился он до неузнаваемости: сгорбился, высох, лицо подергивалось тиком, волосы и усы, знаменитые, стремящиеся ввысь усы, сменили цвет воронова крыла на серебристую седину, и он стал походить на схимника, лишь в больших серых глазах по-прежнему горел неугасимый огонь.

Приближалось и восьмидесятилетие, но художник не планировал никаких многолюдных, как раньше любил, мероприятий. Он вообще никого не хотел видеть. Он отказался даже принять членов почетного комитета Фонда Галы-Сальвадора Дали, торжественно открытого в марте 1984 года сперва в Фигерасе, а затем в Мадриде. Приезжал к нему и Джеймс, но и ему не удалось повидаться со старым другом.

11 мая Дали был завален поздравительными телеграммами со всех стран мира, но это его мало взволновало. Он хотел покоя, и ничего больше.

В конце августа жизнь в Пуболе закончилась самым неожиданным образом. Старик вызывал медсестру с помощью мягкой, в форме груши, кнопки звонка, прикрепленной к рукаву его рубашки. Он звонил слишком часто, проверяя, на месте ли сестра, да к тому же по ночам он не спал — мучили неизживаемые страхи. В конце концов, а это в человеческом обычае, сестрам надоели холостые вызовы, и они стали отключать звонок, а затем заменили его сигнальной лампой.

Однажды на рассвете дежурная сестра почуяла запах гари, а когда подошла к двери спальни, увидела дым. Она высунулась из окна и стала звать на помощь. По счастью, неподалеку оказался дежурный полицейский. Он вбежал в дом и открыл комнату, откуда уже валил черный дымище. Но Дали на кровати не оказалось. Подоспевший Дешарн обнаружил его на полу в углу комнаты.

Причина пожара и состояла в этом злосчастном звонке. Он с такой силой и так часто нажимал на кнопку, что она стала искрить, и в результате загорелась кровать. Открытого пламени, правда, не было, постель просто тлела, однако ожоги первой и второй степени на ноге, в паху и на ягодице составили пятнадцать процентов, и его решено было госпитализировать.

Дали сказал, что поедет в Барселону только через Фигерас, ему очень хотелось побывать в своем Музее. Его пытались отговорить, но это было бесполезно.

В Музее Дали с удовольствием отметил, что желтая лодка Галы, как он и планировал, стала экспонатом и водружена на колонну. Еще больше его порадовало, что недавно присоединенная к Музею старинная городская башня, которую он назвал Башней Галатеи, отреставрирована.

Затем его отвезли в клинику, куда несколько дней спустя пришла навестить брата Ана Мария. Но он накричал на нее и выгнал. Медики пришли после осмотра к выводу, что необходима пересадка кожи.

Операция длилась шесть часов, но старик перенес ее сравнительно неплохо, если учесть его возраст, изломанную психику и истощенную нервную систему.

Через полтора месяца Дали из клиники перебрался в Башню Галатеи, которая стала его последним пристанищем. На люди он больше не показывaлcя. Гибсон, посетивший престарелого художника по его желанию в январе 1989 года, так описал его внешность: «Некогда красивое лицо было покрыто глубокими морщинами, нижняя челюсть безвольно отвисла, а из ноздрей торчали пластиковые трубки…» С помощью этих трубок его и кормили, потому что он в конце жизни вообще отказывался принимать пищу.

В конце ноября 1988 года Дали заболел гриппом с осложнениями на легкие и сердце. Его положили сперва в больницу Фигераса, а затем перевезли в Барселону. Врачи опасались, что в его возрасте одолеть болезнь будет непросто.

Встревожилась и общественность. К барселонской клинике было не подойти, ее взяли в осаду журналисты, мечтавшие об интервью с великим художником, но им приходилось довольствоваться лишь скупыми сведениями о состоянии здоровья. Врачи никого к нему не пускали, даже друзей, среди которых было немало знаменитостей.