Игорь Князький - Нерон

В чем еще упрекали римляне Поппею Сабину? В чрезмерном пристрастии к роскошным экзотическим удовольствиям. Плиний Старший писал, что супруга принцепса Нерона велела подковать своих любимых мулов золотом.[220] Ювенал сообщал о ее купании в ослином молоке, об изобретении некоего пахучего средства для сохранения красоты, называвшегося Поппеиной мазью…

Что ж, создание чудодейственной мази нельзя ставить в упрек. Наверняка ее потом много лет еще использовали римские модницы, так что потомки за ценное парфюмерное изобретение должны быть благодарны его создательнице. Золотые подковы любимых мулов августы едва ли жестоко разорили римскую казну. Купание в молоке ослиц — это, конечно же, причуда, но совершенно безобидная. Супруга принцепса надеялась так сохранить свою изумительную красоту, а, честно говоря, ей было что сохранять, ибо красота ее была действительно замечательна. Мраморный бюст, хранящийся ныне в Риме в одном из частных собраний, дает нам представление о том, как выглядела Поппея, пленившая сердце Нерона.

Перед нами женщина лет тридцати. Правильные черты лица, выразительный взгляд, говорящий о сильном характере. Лицо очень красивое, но холодное. Любовь Нерона не принесла счастья Поппее. Их дочь, маленькая Клавдия Августа, прожила всего три месяца, а уж кошмарнее гибели, чем гибель Поппеи, трудно вообразить: погибнуть от удара любимого и, главное, любящего человека, нося в себе его будущего ребенка!

Злорадство многих римлян по поводу смерти Поппеи, которого не избежал и сам историк Публий Корнелий Тацит, дело недостойное. Конечно, Поппея не была безобидным человеком, к гибели безвинной Октавии она приложила руку, но все же главная причина столь сильной ненависти к ней — это ненависть к Нерону. В годы супружества Нерона и Поппеи Сабины популярность принцепса постоянно падала. Многим казалось, что именно в эти годы Нерон окончательно переменился к худшему. Тень неприязни к Нерону падала неизбежно и на Поппею, тем более что всем был известен сильный, волевой характер этой женщины, имевшей большое влияние на своего мужа. Отсюда очевидно, что тот сугубо негативный образ Поппеи Сабины, который утвердился в римской литературе[221] и который благодаря почтению к именам Тацита и Диона Кассия перекочевал в литературу последующих эпох, создан не столько на основе черт характера и деяний самой злосчастной августы, сколько на основании сомнительного в своей основе рассуждения: кто был любезен Нерону, должен быть ненавистен людям!

Похороны Поппеи сделали для всех очевидной новую политическую опалу в римских верхах. Нерон запретил участвовать в церемонии одному из самых выдающихся сенаторов — Гаю Кассию Лонгину. Знаменитый правовед, по сведениям Светония, к этому времени ослепший,[222] смирно жил, ни в какие заговоры не встревая. Последним заметным политическим его деянием было выступление в сенате, повлекшее за собой казнь четырехсот рабов Педания Секунда. Тогда Кассий выступил как строгий ревнитель неуклонного исполнения римских законов и обычаев предков. Почитание предков и стало причиной внезапного озлобления против него Нерона. В доме Кассия хранились изображения его знаменитого предка Гая Кассия Лонгина, одного из руководителей заговора против Цезаря и участника его убийства. Строго говоря, никакой крамолы в хранении изображения предка здесь не было и быть не могло. Потому наличие изображения республиканца Гая Кассия Лонгина времен Гая Юлия Цезаря в доме правоведа Гая Кассия Лонгина времени Нерона никак нельзя было считать чем-то непозволительным или вызывающим. Правда, Нерону нашептали, что статую именно убийцы божественного Юлия достойный правовед окружил особым почитанием и на ней даже начертана надпись: «Вождю партии». А это означает, что Кассий почитает предка именно за то, что тот был действительно вождем партии заговорщиков, совершивших в мартовские иды далекого 610 года от основания Рима (44 год до н. э.) убийство диктатора Рима. Нерон не мог не вспомнить при этом, что его великий предок незадолго до гибели великодушно простил Гаю Кассию то, что тот сражался против него на стороне Помпея и приблизил к себе наряду с Марком Юнием Брутом. Недоверие к Кассию усиливало и то, что в последнее время с ним сблизился молодой честолюбивый Луций Силан, племянник не так давно погубленного Нероном Торквата Силана, вся вина которого заключалась в том, что он был праправнуком божественного Августа и потому мог в случае чего претендовать на звание принцепса. Таким образом, дружба старого Кассия и молодого Силана в глазах Нерона приобретала опаснейшие черты: перед ним явный зародыш гражданской войны, государственного переворота! Кассий, следуя примеру почитаемого предка, может организовать заговор с целью убийства Нерона, а Луций Силан, принадлежащий к роду Юлиев, готовый кандидат в новые принцепсы!

Никаких, правда, свидетельств о наличии у обоих даже тени подобных намерений и в помине не было, но такие мелочи давно уже не смущали Нерона. Он только что едва не прозевал опасный заговор. Когда б не явились с доносом Милих и его супруга, неизвестно, чем бы закончилось появление Нерона в цирке в день, намеченный заговорщиками для решительного действа. Ныне же он раздавит возможный новый заговор в зародыше, а заодно и возможного претендента на звание принцепса.

С обвинениями в адрес мнимых заговорщиков особенно не мудрствовали. Луцию Силану приписали то же, что и покойному дяде его Торквату. Но, поскольку голословность их была слишком очевидной, к делу привлекли еще и жену Кассия Лепиду. Клевета, возведенная на нее, превосходила все мыслимые пределы. Несчастной женщине приписали кровосмесительную связь со своим племянником, а также некие злокозненные священнодействия — колдовство против принцепса. Привлекли к суду заодно, наверное, для придачи «заговору» большей солидности, дабы он внешне походил на изобличенный заговор Пизона, еще трех сенаторов и одного всадника. Но Нерону не захотелось имитации широкого заговора. Все же заговор Пизона, в котором участвовало немало знатных людей — девятнадцать одних сенаторов и еще семь патрициев, — оставил у него слишком мрачные воспоминания. Демонстрация повторного подобия прежнего заговора выглядела опасной, ибо говорила о крамольной тенденции в римских верхах. Предпочтительнее Нерону казались точечные удары по тем, кто мог так или иначе претендовать на престол или, в силу серьезной обиды на принцепса, мог пойти по пути заговорщика. Поэтому четверка «соучастников» после апелляции к императору избежала наказания. Гая Кассия Нерон счел в силу его старости не самым опасным, и сенатским постановлением он был сослан на остров Сардиния, где мог доживать свои дни в «приятном» соседстве с Аникетом, уже пребывавшим там в качестве мнимоссыльного за своевременные показания о мнимой связи Октавии и мнимом заговоре в ее пользу. Силана должны были сослать на греческий остров Наксос в Эгейском море, привезли для отправки в ссылку в Остию, оттуда не морем, а по суше отправили через всю Италию в Апулию и заточили в городке Барий на побережье Адриатики (совр. Бари в Италии). Поскольку Луций Силан был молод и обладал сильным характером, Нерон приказал с ним расправиться. Явился к ссыльному центурион в сопровождении нескольких воинов — предосторожность не лишняя, так как Силан отличался могучим телосложением и соответствующей физической силой. Предложение самому вскрыть себе вены мужественный Луций презрительно отверг, сказав, что к смерти он готов, но не желает лишать своего убийцу похвалы за выполнение полученного приказа. У Силана достало мужества не только открыто поиздеваться над своими палачами, но, будучи безоружным, он оказал отчаянное сопротивление им и пал как доблестный воин на поле битвы.