Юлия Аксельрод - Мой дед Лев Троцкий и его семья

Мы, как ближайшие сотрудники Левы, можем дать Вам полный отчет о документах, оставшихся после Левы.

1. Главный архив Левы, состоявший из оригинальных документов, связанных с Вашей и его деятельностью (весь старый архив) находится в надежном месте, переданный теперь в ведение Жанны (на основании последней воли).

2. Весь материал, связанный с процессами – документы, газетные вырезки, переписка со всеми комитетами по делам процессов; все издательские дела; частная переписка Левы (также вся переписка его с Н.И.[Седовой]); адреса, некоторые особо секр[етные] вещи; копия переписки Вашей с Владимиром] Иль[ичем]; комплекты «Правды», начиная с 1933 г.; манускрипты «Преданной революции» и «Преступлений Сталина» и разных статей Ваших – находятся сейчас также в ведении Жанны.

3. Архив, опись которого при сем прилагаем, является текущей перепиской за последние два года, находится в надежном месте в нашем ведении (Жанне о существовании этого архива неизвестно). 4. Ваша переписка с Р. М[олинье], Франком и др., а также папки со старыми издательскими делами, предназначенные Левой для пересылки Вам, также находятся в нашем ведении (Ж[анне] неизвестны). 5. Вся администрация «Бюллетеня» (переписка, картотека, адреса и т. д.) в нашем ведении (Ж[анне] неизвестна).

…Лева очень беспокоился по поводу того, что у Вас произошла досадная ошибка в статье о Енукидзе [254] . Он был снят с поста секретаря ЦИКа и исключен из партии не в 1936 г., а в 1935 г., так что никакого отношения к вопросу о помиловании Зиновьева – Каменева не мог иметь.

Нам удалось сегодня достать очень интересные сведения – не предназначенные для печати, – которые мы посылаем Вам при сем.

Хотите ли Вы получать вырезки из «Последних новостей», в которых приводятся часто интересные выдержки из разных советских журналов («Партийное] строительство» [255] и др.), которые за границей получить очень трудно.

…Вчера вечером власти в отсутствие Ж[анны] забрали десять пакетов – очевидно, все самое существенное с квартиры.

[М. Зборовский, Л. Эстрин]

По поводу смерти Льва Седова

Рана еще слишком свежа, и мне трудно еще говорить, как о мертвом, о Льве Седове, который был мне не только сыном, но и лучшим другом. Но есть один вопрос, на который я обязан откликнуться немедленно: это вопрос о причинах его смерти. Должен сказать с самого начала, что в моем распоряжении нет никаких прямых данных, которые позволяли бы утверждать, что смерть Л. Седова есть дело рук ГПУ. В телеграммах, полученных моей женой и мною из Парижа от друзей, нет ничего больше того, что заключается в сообщениях телеграфных агентств. Но я хочу дать некоторые косвенные сведения, которые могут, однако, иметь серьезное значение для судебного следствия в Париже.

1) Неверно, будто сын страдал хронической болезнью кишечника. Сообщение об этой болезни явилось для матери и для меня полной неожиданностью.

2) Неверно, будто он тяжело болел в течение нескольких последних недель. В моих руках – последнее полученное мною от него письмо, от 4 февраля. В письме, очень оптимистическом по тону, ни слова не говорится о болезни. Из письма видно, наоборот, что Л. Седов развивал в те дни очень большую активность, особенно в связи с предстоящим процессом убийц Рейсса [256] в Швейцарии, и собирался продолжать ее.

3) Смерть Л. Седова последовала, видимо, в ночь с

15 на 16. Между письмом и смертью протекло, таким образом, всего 11 дней. Другими словами, заболевание имело полностью характер внезапности.

4) Нет, разумеется, основания сомневаться в беспристрастности судебно-медицинской экспертизы, каковы бы ни были ее заключения. Не будучи специалистом, я позволю себе, однако, указать на одно важное обстоятельство: если допустить отравление, то нужно помнить, что дело идет не об обыкновенных отравителях. В распоряжении ГПУ имеются столь исключительные научные и технические средства, что задача судебно-медицинской экспертизы может оказаться более чем трудной.

5) Каким образом ГПУ могло найти доступ к сыну? И здесь я могу ответить только гипотетически. За последний период было несколько случаев разрыва агентов ГПУ с Москвой. Все порывавшие, естественно, искали связи с сыном, и он – с тем мужеством, которое отличало его во всех его действиях, – всегда шел таким свиданиям навстречу. Не было ли, в связи с этими разрывами, какой-либо западни? Я могу только выдвинуть это предположение. Проверить его должны другие.

6) Французская коммунистическая печать уделяла Льву Седову много внимания, разумеется, враждебного. Однако о смерти его ни одна из коммунистических газет не поместила ни строки (см. телеграммы из Парижа). Совершенно так же было и после убийства Игнатия Рейсса в Лозанне. Такого рода «осторожность» становится особенно многозначительной, если принять во внимание, что в острых для Москвы вопросах французская печать Коминтерна получает непосредственные инструкции от ГПУ через старого агента ГПУ Жака Дюкло и других.

Я ничего не утверждаю. Я только сообщаю факты и ставлю вопросы.

Л. Троцкий

18 февраля, час пополудни, 1938 г. Койоакан

Из «Бюллетеня оппозиции» № 64 «Лев Седов: сын, друг, борец» (1938)

Сейчас, когда я пишу эти строки, рядом с матерью Льва Седова, из разных стран приходят телеграммы с выражением сочувствия. И каждая из этих телеграмм порождает один и тот же невыносимый вопрос: «значит все наши друзья, и во Франции, и в Голландии, и в Англии, и в Соединенных Штатах, и в Канаде, и в Южной Африке, и здесь, в Мексике, считают уже окончательно установленным, что Седова больше нет?». Каждая телеграмма – новое доказательство его смерти. Между тем мы еще не можем этому верить. И не только потому, что он наш сын, верный, преданный, любящий. Но прежде всего потому, что он, как никто другой на свете, вошел в нашу жизнь, сросся со всеми ее корнями, как единомышленник, как сотрудник, как страж, как советник, как друг.

…Последние телеграммы агентств сообщили, что Лев Седов жил в Париже в «самых скромных условиях», – гораздо более скромно, прибавим, чем квалифицированный рабочий. Но и в Москве, в те годы, когда его отец и мать занимали высокие посты, он жил не лучше, чем в последнее время в Париже, а хуже. Было ли это правилом среди бюрократической молодежи? Нет, это и тогда уже было исключением. В этом мальчике, потом подростке и юноше, рано пробудилось чувство долга и подвига.

В 1923 году Лев сразу и с головой окунулся в работу оппозиции. Было бы совсем неправильно видеть в этом одно лишь влияние родителей. Ведь в свое голодное, холодное и грязное общежитие он ушел из хорошей кремлевской квартиры, хотя и без сопротивления с нашей стороны, но против нашей воли.