Людмила Штерн - Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском

Иосиф просто сказал: «Мне страшно. Я знаю, что это мой единственный шанс... Если удастся дотянуть до конца семестра... весной пойду. Но мне так страшно».

Это был наш последний с ним разговор.

Саша Сумеркин в эссе «Скорбь и разум», вспоминая о последних днях жизни Бродского, рассказывает:

...22 января ему позвонила живущая в Филадельфии Елена Чернышева, приехавшая в тот день в Нью-Йорк. Они встретились в Манхэттене за чашкой кофе. Он как раз ехал к врачу, чтобы обсудить неутешительные результаты очередной сердечной пробы. О здоровье говорили мало, больше – о друзьях и делах... Наверное, было у него на душе невесело, ибо надпись (на книжке «В Окрестностях Атлантиды». – Л. Ш.) он сделал вот какую:

«Елене Чернышовой (через «о». – А. С.),с большим количеством поцелуев.Пусть Вам напомнит данный томик,что автор был не жлоб, не гомик,не трус, не сноб, не либерал,но – грустных мыслей генерал.ЖозефНью-Йорк. 22 января 1996»

Отдавая ей книгу, он произнес: «А следующую получите у Сумеркина». Она онемела и не спросила, почему...[27]

A накануне этого дня, 21 января, Иосиф подарил сборник Мише Барышникову с этим же автографом:

Мишелю, на Рождество с нежностью.Авось напомнит данный томик,что автор был не жлоб, не гомик,не трус, не сноб, не либерал,а грустных мыслей генерал.

26 января, в пятницу, Сумеркин был у Бродского в гостях с их общей приятельницей, пианисткой Елизаветой Леонской. Вот, как Саша описывает этот вечер:

Мария приготовила замечательный ужин, венчавшийся домашним и совершенно небесным «тирамису», а Иосиф, со всегдашней своей хлебосольностью, докупил всяческих китайских яств. Он был в прекрасной форме – хорошо выглядел, вдохновенно, как всегда, говорил, с аппетитом ел и пил какую-то крепчайшую шведскую водку на травах – у меня голова закружилась от одного ее запаха. Картина была идиллическая, чему немало способствовала Анна-Нюха, голубоглазая и смышленая, сердившаяся на меня, когда я не сразу понимал ее английские фразы.

После ужина мы поднялись в его «чердак-каюту» на втором этаже (там можно было покурить). На столе лежали гранки большой, на полполосы, английской, не совсем шуточной поэмы «Император» из Times Literary Supplement, в машинке – очередное английское стихотоворение для детей (чтобы Нюхе было что почитать, когда научится).

Вокруг – обычные груды книг, журналов, писем. Иосиф по обыкновению отломал фильтр у своего «Кента», некоторое время любовно мял сигарету в руках, потом закурил. Все наши общие дела на тот момент были сделаны: последние добавки к «Пейзажу» ушли в Ардис; тексты для «Портфеля» выверены; мы немного поговорили о том, чтобы собрать книгу его стихов «на случай» – идея эта ему была явно по душе. Он подарил экземпляр «Атлантиды» Лизе с надписью:

Дарю стихи Елизавете,она простит меня за этистихи – как я, в душе рыча,Петра простил ей Ильича[28].26 января 1996 г. Иосиф

Возможно, это были последние написанные им по-русски строки.

...Через день, в воскресенье, он собирался ехать в свой колледж в Саут-Хедли – начинался весенний семестр, и он надеялся укрыться от врачей и от болезни в тихом Массачусетсе...[29]

27 января – день рождения Барышникова. В отличие от Бродского, который любил и всегда многолюдно праздновал свои дни рождения, Миша свои не отмечал. Тем не менее, они с Иосифом старались в этот день быть вместе. Но 27 января 1996 года, Барышников был в Майами, и Бродский поздравлял его по телефону. Миша вспоминает, что говорили они минут сорок пять. Так, ни о чем существенном и важном. Иосиф сказал, что, если бы мог, с удовольствием прилетел бы в Майами на этот вечер, но неважно себя чувствует. Иосиф расспрашивал Мишу о его здоровье и «велел» ему в этот вечер побольше выпить водки. Барышников ответил, что «как следует» выпить не может, потому что на следующее утро у него будет болеть голова.

«Наутро после выпивки болит голова? – всполошился Бродский. – Этого быть не должно. Значит, у тебя со здоровьем что-то не в порядке, поговори со своим врачом».

Этот шутливый совет, данный за несколько часов до смерти Иосифа, навсегда врезался в Мишину память.

Бродский говорил из своего кабинета на втором этаже и сказал, что к ним зашли приятели и он должен с Мишелем попрощаться и спуститься к ним...

Когда гости ушли, он снова поднялся к себе в кабинет...

В ночь с 28 на 29 января у меня раздался телефонный звонок из Москвы. Было два часа. Звонила Галина Васильевна Старовойтова. По тону ее голоса я поняла, что она уже знает... Знает о смерти Иосифа Бродского.

Они познакомились в 1994 году в Швеции и очень друг другу понравились. Как известно, Иосиф любил поговорить о политике, и, хотя имел обо всем обычно непререкаемое мнение, с большим интересом выслушивал суждения Старовойтовой и доверял им. Он вполне оценил ее эрудицию и логический ум.

Зная, что мы с Галиной Васильевной дружны (приезжая в Бостон, она обычно останавливалась у нас), Бродский прислал нам для нее свою книжку с очень теплым автографом и всегда передавал ей приветы. Он говорил, что, если бы правительство России состояло из таких людей, как Старовойтова, ему было бы за державу не стыдно.

А Галина Васильевна преклонялась перед Иосифом Бродским, знала наизусть и любила декламировать множество его стихов.

Как-то, говоря о ностальгии, которая преследует многих эмигрантов, я призналась Галине Васильевне, что вся моя ностальгия сфокусировалась на тоске по Ленинграду. Старовойтова сказала, что прекрасно это понимает, и часто сама, находясь не за океаном, а всего лишь в Москве, испытывает к Петербургу пронзительную, почти болезненную любовь.

«Лучше всех выразил эти чувства Иосиф», – сказала она.

И ночью, 28 января, 1996 года, Галина Васильевна начала читать мне по телефону из Москвы его «Стансы городу».

Да не будет даноумереть мне вдали от тебя.В голубиных горах,кривоногому мальчику вторя.Да не будет данои тебе, облака торопяв темноте увидатьмои слезы и жалкое горе.Пусть меня отпоетхор воды и небес, и гранитпусть обнимет меня,пусть поглотит,мой шаг вспоминая.Пусть меня отпоет,пусть меня, беглеца осенитбелой ночью твоянеподвижная слава земная.Все умолкнет вокруг.Только черный буксир закричитпосредине реки,исступленно борясь с темнотою,и летящая ночьэту бедную жизнь обручитс красотою твоейи с посмертной моей правотою.

Потрескивание в трубке, глухой голос из-за океана. Могли ли мы предположить, какими пророческими и для нее окажутся эти строки?