Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела
Моя преданность АНК и освободительной борьбе была неустанной и безграничной. Это крайне беспокоило Эвелин. Она всегда была склонна считать, что политика – это развлечение для молодежи, что я когда-нибудь вернусь в Транскей и стану практиковать там в качестве юриста. Даже когда эти перспективы стали весьма расплывчатыми, она не могла смириться с тем, что Йоханнесбург будет нашим домом и мы уже больше не вернемся в Умтату. Она верила, что стоит мне только вернуться в Транскей, в лоно своей семьи, и стать советником Сабаты, я тут же заброшу политику. Она всячески поощряла усилия Даливонги, стремившегося убедить меня вернуться в Умтату. У нас было много споров по этому поводу, и я терпеливо объяснял ей, что политика для меня – это не развлечение, не хобби, а дело всей жизни, неотъемлемая и главная часть моего существа. Она не могла смириться с этим. Мужчина и женщина, которые придерживаются таких разных взглядов на свою роль в жизни, не могут оставаться близкими друг другу.
Я пытался убедить ее в необходимости освободительной борьбы, в то время как она пыталась убедить меня в ценности религиозной веры. Когда я говорил ей, что служу нации, она отвечала, что служение Богу выше служения нации. Мы не находили общих точек соприкосновения, и я начинал убеждаться в том, что наш брак постепенно рушится.
Мы также вели с ней борьбу за умы и сердца наших детей. Эвелин хотела, чтобы они были набожными и следовали религиозным заветам, а я предпочитал, чтобы они хорошо разбирались в политических вопросах. Она при каждой возможности водила их в церковь и читала им литературу «Общества Сторожевой башни». Она даже давала мальчикам брошюры «Сторожевая башня» для их распространения в нашем поселке. Я же обычно говорил с мальчиками о политике. Темби был членом организации «Пионеры», подростковой секции Африканского национального конгресса, так что, можно считать, он уже был политически подкован. Что же касается Макгато, то я в самых простых выражениях старался объяснить ему, как черные преследуются белыми.
На стенах дома у меня висели фотографии Франклина Рузвельта, Уинстона Черчилля, Иосифа Сталина, Махатмы Ганди и штурма Зимнего дворца в Санкт-Петербурге в 1917 году. Я объяснял мальчикам, кем был каждый из этих политических лидеров и за что он выступал. Они уже понимали, что белые лидеры Южной Африки отстаивали нечто совсем иное. Однажды Макгато вбежал в дом и закричал: «Папа, папа, там Малан на холме!» Даниэль Малан был первым премьер-министром из числа африканеров-националистов, и мальчик перепутал его с чиновником системы образования банту, Вилли Мари, который в тот день планировал выступить в нашем поселке с речью на общем собрании его жителей. Я вышел на улицу, чтобы посмотреть, о чем говорил Макгато, поскольку активисты АНК организовали демонстрацию протеста для того, чтобы сорвать это собрание. На улице я увидел пару полицейских фургонов, сопровождавших Вилли Мари к тому месту, где он должен был выступать. Однако с самого начала возникли какие-то проблемы, и чиновник предпочел сбежать, забыв про свое выступление. Я сказал Макгато, что это не Малан, но он с тем же успехом мог бы быть на этом месте.
Мой рабочий график в те дни был крайне жестким. Я уходил из дома рано утром и возвращался поздно вечером. После рабочего дня в офисе у меня обычно бывали еще те или иные встречи. Эвелин не могла понять моих задержек по вечерам и, когда я поздно возвращался домой, подозревала, что встречаюсь с другими женщинами. Я раз за разом объяснял ей, по какой причине я задерживался, с кем именно встречался и что обсуждал. Однако ее это не убеждало. В 1955 году она поставила мне ультиматум: я должен был выбирать между ней и Африканским национальным конгрессом.
Уолтер Сисулу и его жена Альбертина были очень близки с Эвелин, и они страстно желали, чтобы мы остались вместе. Эвелин делилась с Альбертиной всеми своими тайнами и мыслями. В какой-то момент Уолтер попытался вмешаться в наш семейный конфликт, и я без лишних слов попросил его больше не делать этого. В последующем я пожалел о своем резком тоне, потому что Уолтер всегда был мне как брат и его поддержка всех моих планов и начинаний никогда не ослабевала.
Однажды Уолтер сказал мне, что хочет привести кое-кого ко мне в офис, чтобы я мог с ним встретиться и переговорить. Уолтер не предупредил меня, что это мой шурин, и я был весьма удивлен, увидев его, тем не менее его появление меня не огорчило. Я честно признался ему в том, что пессимистично настроен по поводу своего брака с его сестрой.
Мы втроем откровенно обсудили этот вопрос, причем мы с Уолтером часто использовали фразу: «Такие люди, как мы» – или что-то в этом роде. Шурин Эвелин был бизнесменом, он категорически возражал против политической деятельности и недолюбливал политиков. В конце концов он очень обиделся на нас и заявил: «Если вы, ребята, думаете, что у вас такой же статус, что и у меня, то это просто смешно. Не надо сравнивать себя со мной». Когда он ушел, мы с Уолтером посмотрели друг на друга и начали смеяться.
После того как в декабре нас арестовали и продержали в тюрьме две недели, Эвелин один раз навестила меня. Выйдя из тюрьмы, я обнаружил, что она съехала и забрала с собой детей. Я вернулся в пустой, притихший дом. Она даже сняла занавески, и эта маленькая деталь просто поразила меня. Эвелин переехала к своему брату, который сказал мне: «Возможно, это к лучшему. Нельзя исключать, что, когда все утрясется, вы снова будете вместе». Это был разумный совет, но ему не суждено было сбыться.
Между нами с Эвелин были непримиримые разногласия. Я не мог отказаться от того, что живу освободительной борьбой, а
