Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела
Цель предварительного судебного заседания состояла в том, чтобы определить, являлись ли обвинения правительства достаточными для того, чтобы предать нас суду в Верховном суде. Дача показаний состояла из двух этапов. Первый этап проходил в магистратском суде. Если магистрат определял, что против обвиняемых имеется достаточно доказательств, то дело передавалось в Верховный суд и рассматривалось уже судьей. Если же магистрат решал, что доказательств недостаточно, то подсудимые освобождались от ответственности.
Магистратом в нашем деле являлся мистер Ф. К. Уэссел, главный магистрат Блумфонтейна. В первый день предварительного судебного заседания он говорил настолько тихо, что его было практически невозможно услышать. Власти не озаботились обеспечением зала суда микрофонами и громкоговорителями, и судебное заседание отложили на два часа, чтобы за это время найти эту аппаратуру. Мы в течение этого вынужденного перерыва собрались во внутреннем дворе и устроили нечто похожее на пикник (еду нам передали снаружи). Атмосфера была почти праздничной. Через два часа власти приняли решение о переносе судебного заседания на следующий день, поскольку подходящих микрофонов и громкоговорителей так и не смогли найти. Под одобрительные возгласы толпы нас отвезли обратно в Форт.
На следующий день толпа на улице была еще больше, а полиция – еще более напряженной. Армейский тренировочный зал окружили пятьсот вооруженных полицейских. Когда мы прибыли на место, то обнаружили, что власти соорудили для нас огромную металлическую клетку, в которой мы могли сидеть. Она была сделана из проволоки, с ромбовидными отверстиями, прикреплена к столбам и оснащена защитным ограждением спереди и сверху. Нас провели внутрь и усадили на скамейки в окружении шестнадцати вооруженных охранников.
В дополнение к своему символическому эффекту эта клетка отсекала нас от общения с нашими адвокатами, которым не разрешили войти внутрь. Один из моих коллег нацарапал на клочке бумаги, который прикрепил сбоку клетки: «Представляют опасность. Просьба не кормить».
Наши сторонники и руководство организации сформировали внушительную команду адвокатов, в число которых входили в том числе Брэм Фишер, Норман Розенберг, Исраэль Майзельс, Морис Фрэнкс, Вернон Берранже. Никто из них никогда раньше не видел в зале суда подобного сооружения. Морис Фрэнкс в ходе открывшегося судебного заседания сразу же подал решительный протест против того, что государство унижает его клиентов таким «фантастическим» способом и обращается с ними, по его словам, «как с дикими зверями». Он заявил, что если клетку немедленно не уберут, то вся команда защиты покинет зал суда. После короткого перерыва магистрат решил, что клетку впредь необходимо убрать, а пока была удалена ее передняя секция.
Только после этого власти смогли приступить к своему делу. Главный обвинитель, мистер ван Никерк, начал зачитывать свою речь, состоявшую из 18 000 слов и посвященную государственному обвинению против нас. Даже с микрофоном он был едва слышен на фоне криков и пения, которые раздавались снаружи, и в какой-то момент туда направилась группа полицейских. Мы услышали револьверный выстрел, за которым последовали крики и новые выстрелы. Заседание суда было отложено, пока магистрат консультировался с адвокатами. Как стало известно, в результате применения полицией оружия двадцать человек получили ранения.
Зачитывание гособвинения продолжалось в течение следующих двух дней. Согласно заявлению ван Никерка, он был намерен доказать суду, что обвиняемые при содействии других стран замышляли насильственно свергнуть существующее правительство и навязать Южной Африке коммунистический режим. Это было обвинение в государственной измене. Ван Никерк сослался на Хартию свободы как на доказательство наших коммунистических намерений и нашего заговора с целью свержения существующей власти. К третьему дню судебного заседания бо́льшая часть нашей клетки была разобрана.
На четвертый день нас отпустили под залог. Система залогов явилась очередным примером дискриминации при апартеиде: для белых залог составил 250 фунтов стерлингов, для индийцев – 100 фунтов стерлингов, для африканцев и цветных – 25 фунтов стерлингов. Даже государственная измена оценивалась по-разному применительно к разным расовым группам. Наши сторонники из разных слоев общества выступили с предложениями внести залог за каждого из обвиняемых. Этот жест поддержки позже был положен в основу Фонда защиты обвиняемых по делу о государственной измене, созданного епископом Амброзом Ривзом, Аланом Патоном и Алексом Хепплом. Этим фондом во время судебного разбирательства умело руководила Мэри Бенсон, а затем Фреда Левсон. Нас отпустили при условии, что раз в неделю мы обязуемся сообщать в полицию о себе. Нам также запретили посещать общественные собрания. Суд должен был возобновиться в начале января.
На следующий день я был в своем офисе рано утром. Мы с Оливером Тамбо оба оказались в тюрьме, и за время нашего отсутствия дел в нашей юридической компании заметно прибавилось. В то утро, когда я пытался возобновить работу, меня навестил мой старый друг Джабаву, профессиональный переводчик, которого я не видел уже несколько месяцев. В ожидании ареста я намеренно сбросил свой вес, поскольку в тюрьме надо быть худым и способным довольствоваться малым. Кроме того, в тюрьме я продолжал свои физические занятия и оставался подтянутым. Однако Джабаву посмотрел на меня весьма подозрительно. «Мадиба, – поинтересовался он, – почему ты выглядишь таким худым?» В африканской культуре с богатством и благополучием чаще всего ассоциируется дородность. Подумав немного, Джабаву все понял и возмутился:
– Приятель, ты боялся тюрьмы, вот в чем дело! Но ты же опозорил нас, нас, народ коса!
24
Еще до суда мой брак с Эвелин стал распадаться. В 1953 году Эвелин решила обновить свой четырехлетний сертификат по общему уходу за больными. Она записалась на курсы по акушерскому делу в больнице короля Эдуарда VII в Дурбане, посещение которых предполагало, что ей предстоит находиться вдали от дома в течение нескольких месяцев. Это стало возможным потому, что с нами жили мои мать и сестра, которые присматривали за детьми. Во время ее пребывания в Дурбане я смог один раз навестить ее.
Сдав экзамены, Эвелин вернулась домой. Она снова была беременна и позже в том же году родила дочь Маказиве. Мы назвали ее в честь той, которую потеряли шесть лет назад. В нашей культуре дать новому ребенку имя умершего считается способом почтить память предыдущего ребенка и сохранить мистическую привязанность к тому, кто ушел слишком рано.
На следующий год Эвелин увлеклась организацией «Общество Сторожевой
