Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

— Он выиграет. Я направляюсь в Париж и надеюсь, что вы дадите мне письмо для м-м Варнье, которая доставит мне удовольствие увидеться с вашей племянницей.

— Это правильно, и я вам дам его завтра.

Я представил ей м-ль Дезармуаз под фамилией ее любовника, спросив у нее, не желает ли она обедать с нами. Так что мы обедали вчетвером, и после обеда мы пошли в монастырь к М. М., которая, когда ей сказали о тете, спустилась к решетке, очень удивленная этим визитом, и еще более удивилась, когда увидела меня. Когда м-м Морен меня представила, она сказала, что видела меня пять или шесть раз у фонтана в Эксе, но я не могу ее узнать, потому что она бывала только закрытая вуалью. Я восхитился ее уму и присутствию духа. Она, как показалось мне, стала еще более красивой. Проведя час в разговорах о Гренобле и о прежних знакомых, М. М. нас покинула, чтобы пойти просить аббатису спуститься и просить принять юную пансионерку, которую она любила и хотела ей представить.

Я воспользовался случаем, чтобы сказать м-м Морен, что она права по поводу найденного сходства, и чтобы просить ее доставить мне удовольствие позавтракать с ней завтра и передать ей от меня в подарок двенадцать фунтов шоколада. Она ободрила меня, сказав, что я сам могу передать свой подарок.

М. М. вернулась к решетке вместе с аббатисой, двумя другими молодыми послушницами и пансионеркой, которая оказалась из Лиона и прехорошенькая. Мне пришлось очаровывать одновременно всех этих монахинь, а м-м Морен сказала своей племяннице, что я хотел бы отведать шоколада, привезенного мной из Турина и приготовленного ее послушницей. М. М. сказала мне передать ей шоколад, и что она с удовольствием позавтракает завтра с нами и с этими монахинями. Я отправил ей шоколад, как только мы вернулись в гостиницу, и мы ужинали в комнате ла Морен всякий раз вместе с Дезармуаз, чьи прелести меня все более возбуждали; но говорил я с ней все время только о М. М., с которой, она все более уверялась, у меня была интрига в Эксе.

На следующий день, после завтрака, я сказал, что ей было бы, наверное, нетрудно организовать для меня обед на двенадцать персон, где мы уместимся за столом одни напротив других; она ответила, что мы усядемся все вместе за одним столом, с той лишь разницей, что половина будет сидеть внутри монастыря, а другая половина, отделенная решеткой от первой, — в приемной. Я ответил, что мне было бы любопытно на это взглянуть, если бы она позволила мне взять на себя расходы, и она согласилась. Этот обед был назначен на следующий день. М. М. взяла на себя все и пригласила шестерых монахинь; я сказал, что отправлю ей вина. Сама Морен, которая знала мой вкус, сказала М. М. ни на чем не экономить.

Проводив до гостиницы м-м Морен, ее дочь и Дезармуаз, я направился к г-ну Маньян, которого мне рекомендовал шевалье Рэберти, чтобы попросить его достать мне хороших вин, и он щедро снабдил меня самыми разнообразными. Я отправил их М. М.

Г-н Маньян был мужчина умный, обаятельный, очень состоятельный, живший в очень удобном доме за городом, имевший жену, еще свежую, и девять или десять детей, четверо из которых были очень хорошенькие девочки, старшей было девятнадцать лет. Он страстно любил хорошо поесть, и, чтобы убедить меня в этом, пригласил меня на обед на послезавтра.

Проведя весь день в приемной монастыря, мы бы поужинали в комнате раненого, чтобы не оставлять его одного, если бы хирург не сказал нам, что ему надо поспать.

Назавтра мы отправились в приемную в одиннадцать часов, и в двенадцать пришли сказать нам, что все приготовлено. Стол являл собой приятное зрелище. Сотрапезников было двенадцать, две трети из них — за решеткой, потому что монахинь, включая пансионерок, было восемь, а нас только четверо; решетка нас разделяла, но издали стол казался единым. Я сидел рядом с М. М., но вполне без пользы, потому что между нами, вплоть до подоконника, была стена, а поверх нее — решетка. Слева от меня была Дезармуаз, которая одна развлекала монахинь забавными разговорами. Прислуживали нам с нашей стороны Коста и Ледюк, а монахинь с их стороны обслуживали их послушницы. При изобилии блюд, бутылок, разговоров это застолье длилось часа три, мы все опьянели, и при отсутствии решетки я мог бы легко овладеть всеми одиннадцатью женщинами, которые там были и которые уже ничего не соображали. Дезармуаз настолько распоясалась, что если бы я ее не удерживал, она скандализовала бы всех монахинь. Мне не терпелось оказаться с ней тет-а-тет при полной свободе, чтобы заставить ее погасить пламя, которое она без удержу разжигала в моей душе с самого начала и до конца этого застолья, уникального в своем роде.

После кофе мы перешли в другую приемную, где оставались до наступления ночи. М-м Морен попрощалась с племянницей, и битва благодарностей между мной и монахинями продолжалась четверть часа. Сказав при всех М. М., что до своего отъезда я буду иметь честь еще раз с ней увидеться, я вернулся вместе со всеми к себе, очень довольный этой вечеринкой, которой радовался всякий раз, как о ней вспоминал.

М-м Морен оставила мне письмо для м-м Варнье, своей кузины, и я дал ей слово описать из Парижа в деталях все, что смогу узнать о ее племяннице. Она уехала в восемь часов утра, с моим испанцем впереди, которому я поручил передать мои приветы всей семье консьержа. Я отправился обедать к сибариту Маньяну, где нашел все восхитительным. Я обещал ему останавливаться у него всякий раз, когда буду проезжать Шамбери, и я сдержал слово.

Выйдя из дома Маньяна, я направился с визитом к М. М., которая вышла к решетке одна. Поблагодарив меня за визит к ней, проделанный мной с таким блеском под наблюдением ее тетушки, она сказала, что я нарушил ее покой.

— Я готов, моя дорогая подруга, перелезть в сад более ловко, чем твой роковой друг.

— Увы! Я уверена, что за тобой здесь шпионят. Они уверены, что мы были знакомы в Эксе. Забудем все, дорогой друг, чтобы уберечься от переживания по поводу напрасных желаний.

— Дай мне твою руку.

— Нет, с этим покончено. Я тебя еще люблю, но мне не терпится знать, что ты уехал… Своим отъездом ты дашь мне настоящее свидетельство твоей любви.

— Ты удивляешь меня. Ты кажешься мне настоящей святой; ты стала еще красивей; я знаю, что ты создана для любви. Я не понимаю, как ты можешь жить довольная в постоянном воздержании.

— Увы! Когда не могут делать все как следует, балуются. Я не скрою от тебя, что я люблю свою юную пансионерку; эта любовь дана мне, чтобы меня успокаивать, это невинная страсть; ее ласки способны утолить пламя, которое привело бы меня к смерти, если бы я не уменьшала его действие шалостями.

— И твоя совесть не страдает?