Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

Закрываю глаза на несколько минут и потом убеждаюсь в том, что Вера действительно исчезла. Мать-то знает куда, молчит и хитро, но с тревогой глядит на меня: может ли посторонний глаз заметить? Но ничего я не заметила и искренне удивлялась, куда исчезла Вера. Словно сквозь землю провалилась! Мария Григорьевна была вне себя от радости, узнав, что я не верю, будто Вера где-то здесь, в комнате. Тогда и Вера отозвалась из стенки каким-то лесным «ау». До чего же тяжело и обидно: молодой девушке, недавней студентке педагогического вуза, приходится на своей же земле проваливаться если не сквозь землю, то в стенку. И когда все это кончится!

Как отец Веры сумел соорудить в стене тайник — не моту разглашать. Это его секрет. Но сделал он это мастерски, с блеском. По вполне понятной ассоциации вспоминаю, как Володя Кулиш подделал штамп о выбытии, проставляемый полицией в домовой книге, когда в эту мобилизацию запретили выезжать.

Хорошие люди на этом участке: стойкие, уверенные в непоколебимости своего государства, советского строя. А потому и бесстрашные. Понимают сложившуюся обстановку и умеют молчать, когда нужно. Поэтому и верю им, как самой себе. Верю, неоднократно убедившись в том, что меня не подведут, не выдадут.

Вот и теперь сумела помочь нескольким жителям, приходившим ко мне на дом со своими горестями. Снова пригодились брачные метрики. На всякий случай заготовлена справка о смерти. Может быть, кому-нибудь придется на время «умереть», якобы переселиться на кладбище.

Хорошо было в эти дни на огороде. Усердно занималась прополкой. Завтра пойду на участок. С людьми лучше.

3 июня

Вчера вечером все инспектора должны были побывать на участках и оповестить мобилизованных о явке на сборный пункт. Нас обязали внушить им, чтобы они взяли с собой не только одежду, продукты, но и букеты цветов в знак своей радости и готовности служить врагу. Так хотят захватчики. Они, видите ли, считают, что победа требует жертв и со стороны народов, которых они душат, но на протяжении нескольких лет никак не могут задушить.

Побывав для проформы в нескольких домах, набегавшись за день и утомившись, я брела домой уже под звездами, которые ярко горели в небе. В этот вечер мне нужно было зайти еще к двум несчастным, о которых накануне отдел труда сообщил как о снятых с работы и лишенных брони. И в одной и в другой семье бросились ко мне с вопросом: «Что делать?» Действительно, как поступить, чтобы замести следы? О явке на пункт не было и речи.

От людских проклятий захватчикам, откровенной ненависти к ним, которая разжигала и мою вражду, от людских слез, страданий чуть ли не жгло в груди, гудело в ушах. Домой не шла, а ползла. В глазах неотступно стоял образ матери Жени с заплаканным, страшным от горя лицом, умоляющими глазами. «Посоветуйте, спасите», — шептала женщина. А на диване Женя штопала чулок, чтобы как-то отвлечься от безотрадных дум. На кровати разбросаны платья, на полу пустой раскрытый чемодан…

«Мужа ее недавно арестовало гестапо, ребенок умер. Она больна, а ее забирают, — говорила мать. — И до каких же пор будут эти каты сосать соки из народа, до каких же пор будут они мучить нас?.. А ведь это единственная дочка, других детей у меня нет…»

Чемодан был потом задвинут под кровать. Женя вышла из состояния оцепенения. Понимаю, что ей будет труднее, чем другим: от гестапо укрыться нелегко. Посоветовала немедленно скрыться, уехать в село. Больше страдали, гораздо меньше осталось мучиться.

Дома все, переживая за меня, не опали. Чувствовали, что третье июня даром не пройдет ни мне, ни всем остальным. Не захотела ужинать: пропал аппетит. Пила и пила воду. Горело все внутри.

Все уснули, а я сидела за столом около окна со смутной надеждой: а что, если сегодня прилетят наши самолеты? А может?.. Оттого что глаза долго всматривались в ночное небо и вся душа, все естество тянулись ввысь, вдруг увидела справа, над старой грушей в саду… вспыхнувшую ракету. Стало страшно. Мерещится? Галлюцинация? Закричала бы, но сдержала возглас, боясь испугать спящего ребенка. А это что? Какая-то темная фигура сидит рядом со мной и голосом Жениной матери говорит: «Единственную дочурку…» Слышится горький плач… Срываюсь, сцепив зубы, чтобы не закричать, и изо всех сил стучу кулаком в стенку. Мама, пускай придет мама! Что-то со мной случилось…

Но со всей реальностью начали бешено бить зенитки. Ага, значит, глаза мои хорошо видят и нервная система на этот раз не подвела.

Ба-ах! Ба-ах! — рвалось в небе. Прямо на глазах оно украсилось огромными сияющими цветами наших ракет.

Ко мне вбежали радостно взволнованные мама и сестра. Наталка со слезами на глазах закричала:

— Эшелон не поедет, все спасены, спасены!

Мама, спокойно гремя горшками и тарелками, принялась готовить мне ужин.

— Поешь, пока еще не так страшно, ты же голодная…

Я накинулась на борщ, только теперь почувствовав, что действительно очень хочу есть.

В небе, судя по всему, началась подготовка к длительной бомбардировке. Во всех направлениях вспыхивали и горели ракеты, горели спокойно и ровно, как звезды, освещая каждую былинку на земле. Блестели после дневного дождя листья на деревьях, трава, ботва в огородах.

Как только появились в небе ракеты, к нам прибежали родственники — тетя Лиза, крестная мать погибшей Кати Загорной и бабушка Паша — Мишина и Борина мать. Недалеко от их домов находится какой-то немецкий склад. Вот они и порешили отсидеться у нас, считая, что так будет безопаснее. Когда началась страшная бомбардировка и вокруг загремело, заухало, заревело, все сбились на моей половине. На улицу никто уже не выходил. Дети, проснувшись от взрывов необычайной силы где-то вблизи нас, на железной дороге, не хотели больше спать. Они уснули у меня на диване только через два часа, устав от наблюдений и задав перед сном вопрос: долго ли еще будет «красивый огонь» в небе?

Была одна такая страшная минута, когда в глазах всех взрослых застыл ужас ожидания: вот-вот все кончится, минута — и перестанешь существовать. Кто первый погибнет? Или все вместе? Разнесет дом, убьет и нас и детей? Воображение рисовало трупы, изуродованные вещи, обломки и обрывки, брошенные на деревья страшной силой взрыва. Но так длилось одно лишь мгновение, сознание решительно отбросило кошмарное видение. Что будет, то и будет, а то, что происходит, — самое необходимое теперь. Зенитки неистовствовали. От выстрелов двери вырывало наружу, и их заперли на ключ. Непрерывно звенели стекла в окнах, мы привыкли и к этому и уже не вздрагивали. Шепотом делились своими впечатлениями, мыслями: