Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

— Смотри на небо!

Где-то ухало, взрывались бомбы, а у нас сжимало грудь от волнующей радости. Вот оно, справедливое возмездие! Еще, еще, так их, так!

«Вот он, вот он, наш ястребок! Ой, хоть бы не сбили!» — такие возгласы доносились с соседних дворов. Дети, забыв про ночь, безудержно прыгали и выкрикивали громче всех, а взрослые их не одерживали, не унимали.

В нескольких местах города небо озарилось пламенем пожаров. Рокот в небе затихал, самолеты поднялись очень высоко, за облака, и исчезли. Наступила тишина, тяжелая, гнетущая. Во дворах ведутся вполголоса разговоры:

— Почему так скоро исчезли?

— А может, еще возвратятся?

— Пошли, пошли спать, сегодня больше не прилетят, — гонят матери детей.

Но и взрослые возбуждены не меньше детей. Вот и я никак не засну. В каждом звуке мне чудится отдаленный рокот наших самолетов, которые вот-вот опять нагрянут на город.

Чтобы успокоиться, принялась читать. Засыпая, слышала через открытую форточку какой-то далекий, приглушенный шум за городом, тревожные крики поездов со стороны вокзала.

Во сне казалось, что это идут наши танки.

Воскресенье было заполнено воспоминаниями о событиях минувшей ночи. Все сошлись на одном: «Мало еще дали немцам жару».

А в понедельник… В понедельник в десять часов вечера началось что-то страшное и в то же время величественное.

С участка я вернулась рано, до сумерек. Перед сном обдумывала, как помочь Зое, которая боится идти за броней на центральную арбайтзамт[12]. Скрываться ей на Сырце у родственницы больше уже невозможно, соседи заметили, что она там отсиживается. К тому же ближайший сосед — следователь в концентрационном лагере. Этот концлагерь — кошмар для бедняжки, и к тете она уже не ходит, отсиживается дома, в погребе. Мать чернеет от горя: девушка измотана страхом, может с ума сойти или наложить на себя руки.

Сегодня забежала к ним, проведала. После субботнего воздушного налета Зоя повеселела. Отъезд мобилизованных отложен, но надолго ли? Через некоторое время вновь придется, заслышав чужие шаги, прятаться в погреб. А когда появятся полицейские собаки, спасет ли он?

Пообещала семье найти более надежный выход. По дороге решила: пойду на биржу, кое о чем узнаю и тогда направлю мать Зои с метрикой. Если спросят, почему попала в списки женщина с ребенком, можно что-нибудь придумать. Например, родила на днях, болела после родов и потому не шла на биржу.

«Болела»… А если вдруг потребуют справку от врача? Нет, так нельзя. Проще: инспектор узнал, что нет броня, и прислал. Только так! Для порядка, мол.

Лежу в кровати и думаю все о том же. В раскрытую форточку врывается пение соловья. В комнате аромат цветов — сирени и нарциссов. Но к чему цветы и соловей, если приходится переживать такие муки, страдать на своей же земле, завидовать… мертвым?

Вспомнилось, как мать Зои проводила меня до ворот и с какой мольбой и надеждой в голосе сказала:

— Хоть бы сегодня снова был налет!

Только вспомнила эти слова, как неожиданно — бах, ба-ах! — в небе, с неба, по небу! Задрожали стекла, комната озарилась трепетным светом. В чем была выбежала во двор. А там, в небе, как и в субботнюю ночь, — советские боевые самолеты. Слышны возгласы:

— Ой, ой, ой!

— Гляди, гляди!

— Ой, ой, ой!

Звезды погасли, расцвели ракеты. В небе гудели моторы самолетов.

Жадное любопытство, радость, желание воочию убедиться в том, что прилетели наши, гнали людей из укрытий. Видимо, не у одной меня воображение рисовало заманчивую картину. Вот сейчас наши самолеты разбомбят фашистов. Уцелевшие гады убегут, отступят, и два года оккупации исчезнут, как ужасное сновидение.

Ракеты горели в небе счастливыми надеждами, горели долго, одни гасли, другие зажигались. Летели разноцветные гадюки — разрывные пули; покачиваясь, снижались осветительные ракеты. Зенитки били и били, но цели поразить, к счастью, не могли. Экипажи наших бомбардировщиков действовали спокойно и уверенно, улетать не спешили. Это радовало всех. Соседи перекликались:

— Слышишь, уже сыплют, сыплют бомбы!

— Вот еще, слышишь?

Зенитки разогнали всех по домам. Небо рвалось на куски. Звенели окна, сверкало в глазах. Полнеба покрылось багрянцем зарева. Во всех концах города вспыхнули пожары.

А самолеты гудели все сильнее, с гневом, с ярой ненавистью к врагу, с непреодолимым желанием гнать его со своей земли.

— Не выходите из домов!

— Чего высунулись?

— Ой!

Кто-то забрался на стол, поближе к окну, кто-то высунулся в дверь, которую вырывало из рук. Люди ловили относительно тихую минуту, чтобы перебежать к соседям. Так было у нас, так было в окружающих дворах… Полчаса. Час. Еще час.

Дети уснули. Зенитки бьют сильнее и чаще, но опять-таки напрасно. В ответ им бомбы, бомбы…

Признаюсь, бывали мгновения, когда от страха останавливалось сердце. Ведь самолеты проносились и гудели, казалось, над нашими домами, а по ним бешено били зенитки. Тогда мы, как малые ребята, жались к матери. Однажды в такую именно минуту откуда-то подвернулся под ноги кот, он возился тут еще с вечера, ловил увертливого мышонка. Тут тряхнуло, бахнуло над головой, и кот упустил мышь. Мы все попадали, а потом хохотали до слез…

Во дворе светло, в свете ракет — цветущие вишни, яблони, груши, куст белой сирени. Но прекраснее всего в ту ночь были наши самолеты-нежно-серебристые, проворные, бесстрашные…

Усталость валила с ног, но я не ложилась спать. Не спали и соседи. Бомбили уже дальше, где-то за городом. Лай зениток стих. Зарево видно было до утра.

Начинало светать. В наступившей тишине послышалось кваканье лягушек. Завел было песню соловей, но вдруг оборвал ее, — должно быть, охрип с перепугу и улетел отдыхать.

Утром в «представительстве» все толкуют о событиях минувшей ночи, похваляются друг перед дружкой:

— Вас, должно быть, только краем захватило. А вот у нас…

Разговоры о воздушном налете продолжались весь день. Почти никто не работал, перебегали из угла в угол. Посетителей не было. Но есть и такие, которые не радуются: со страху заболела начальница отдела труда — женщина с каменным сердцем.

14 мая

Тихая и очень лунная ночь. Значит, налета не жди. Хочется писать.

Зоя уже не отсиживается в погребе. По моему совету ее мать спокойно пошла на биржу с паспортом дочери и метрикой, проштампованной и подписанной еще до сдачи мной дел загса. Домой она вернулась с броней.

Чтобы не волноваться за Женю Закревскую (пока вернется — чего только не передумаешь), решила сходить к ней. Эта не только укрывается от «прекрасной Германии», но и наотрез отказалась работать на оккупантов. Не трудилась еще ни одного дня, все увиливала. Регистрационная карточка их дома с номером «А» таинственно исчезла еще год тому назад.