Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий
Пожар Москвы 1812 г. до сих пор вызывает споры, хотя давно пришло время поставить в них точку. Официозная советская историография «1812-го года» во главе с генерал-лейтенантом начальником Института военной истории Министерства обороны СССР, член-корр. АН СССР лауреатом Сталинской и Ленинской премий П.А. Жилиным сводила их к «двум основным тенденциям: русские историки и писатели доказывали, что Москву сожгли Наполеон, солдаты французской армии; французы обвиняли в этом русских»[983]. Такое представление о спорах вокруг пожара Москвы донельзя упрощает и, главное, искажает их смысл. Правда, Александр I (объявивший при этом Наполеона «новым Аттилой»), Ф.В. Ростопчин, Святейший Синод, некоторые придворные историки, вроде А.И. Михайловского-Данилевского, и публицисты, как протоиерей И.С. Машков, действительно обвиняли в поджоге Москвы Наполеона, французов. Такова была в царской России официальная версия[984]. Она широко распространялась посредством слухов, печатных изданий и богослужений не только в самой России, где люди верили в неё, но и за рубежом, где ей почти никто не верил. В СССР поддержали царскую версию, вслед за П.А. Жилиным, Л.Г. Бескровный, Н.Ф. Гарнич и длинный ряд других историков. В наши дни за ними следуют уже немногие[985], удивляясь, кстати, тому, что Александр I «даже не потребовал с Франции денег за пожар Москвы», хотя ему «ничего не стоило <…> приказать в отместку за Москву сжечь дотла» Париж[986].
Это всё было и есть. Но ведь такие авторитетнейшие русские историки и писатели, как А.С. Пушкин и Н.М. Карамзин, М.Ю. Лермонтов и А.И. Герцен, В.Г. Белинский и Н.Г. Чернышевский, М.И. Богданович и А.Н. Попов (в СССР — академики Е.В. Тарле, М.Н. Тихомиров, Н.М. Дружинин, В.И. Пичета, М.В. Нечкина), такие герои 1812 г., как А.П. Ермолов и Денис Давыдов, И.Т. Радожицкий и кн. Д.М. Волконский, П.X. Граббе и Фёдор Глинка, наконец сам Кутузов, вопреки официальной, сфабрикованной версии со всей определённостью утверждали, что сожгли Москву россияне.
Прежде чем «дать слово» документам, подчеркну словами Е.В. Тарле (хотя и сказанными по другому поводу) «внутреннюю невероятность, кричащую несообразность»[987] версии о поджоге Москвы Наполеоном. «Что же, они были враги себе?» — резонно спрашивает В.М. Холодковский, лучше, чем кто-либо, доказавший, что пожар Москвы был невыгоден французам ни с экономической, ни с политической, ни с военной, ни даже с «мародёрски-грабительской» точки зрения: «…вместо всех богатств им досталась лишь малая часть, остальное было уничтожено огнём»[988]. Сам Наполеон в том огне едва не сгорел. Утром 3 сентября он в сопровождении свиты и охраны с риском для жизни выбрался из Кремля, окружённого пламенем. «Мы шли по огненной земле под огненным небом, между стен из огня», — вспоминал очевидец, граф Ф.П. Сегюр[989]. Наполеон переселился в Петровский замок на северной окраине города и только через пять дней, когда пожар, насытившись огнём, утих, вернулся обратно в Кремль.
Теперь пусть говорят документы. Под утро 2 сентября Ростопчин приказал полицейскому приставу П.И. Вороненко «стараться истреблять всё огнём», что Вороненко и делал весь день «в разных местах по мере возможности <…> до 10 часов вечера». Донесение об этом самого Вороненко в Московскую управу благочиния[990] было учтено ещё в 1876 г. А.Н. Поповым, а позднее — Е.В. Тарле и В.М. Холодковским[991]. Поэтому для тех, кто считает, что сожгли Москву русские, «главным виновником» её поджога является Ростопчин[992]. Но ведь с прибытием в Москву Кутузова он стал здесь ещё «главнее», чем Ростопчин, как главнокомандующий, высшее должностное лицо империи на театре военных действий. Какова же роль Кутузова в московском пожаре? Документы отвечают на этот вопрос однозначно.
В то же утро, 2 сентября, оставляя город, новоиспечённый фельдмаршал приказал жечь склады и магазины с продовольствием, фуражом, частью боеприпасов. Этот факт, удостоверенный окружением Кутузова, признан и в дореволюционной, и в советской историографии[993].
Вместе с тем Кутузов и Ростопчин, независимо друг от друга, распорядились эвакуировать из города противопожарный инвентарь. Ростопчин сам признавался, что он «приказал выехать 2100 пожарным с 96 пожарными насосами»[994]. Что касается Кутузова, то его («мимо графа Ростопчина») собственноручное предписание московскому обер-полицмейстеру П.А. Ивашкину вывезти из Москвы «весь (! — Н.Т.) огнегасительный снаряд» видел Сергей Глинка[995]. Такая мера, по вескому заключению В.М. Холодковского, «говорит сама за себя: лишить город средств защиты от огня значило готовить его к сожжению»[996].
Действительно, Кутузов и Ростопчин придавали такое значение вывозу «огнеспасительного снаряда», что заняли под него и время, и транспорт, бросив при этом громадные арсеналы оружия: 156 артиллерийских орудий (Наполеон формировал из них батареи для своей армии!), 74.974 ружья, 39.846 сабель, 27.119 снарядов, 108.712 единиц чугунной дроби и многое другое[997], а также 608 старинных русских знамён и больше 1000 штандартов, булав и других военных доспехов. «Удивлялись тогда, — писал об этом в 1867 г. русский военный историк генерал И.П. Липранди, — удивляются и теперь и будут всегда удивляться, что эти памятники отечественной славы были оставлены неприятелю»[998]. Оставить оружие и знамёна без боя врагу издревле у всех народов считалось позором. Такого же их количества, как в Москве 2 сентября 1812 г., россияне никогда — ни раньше, ни позже — никому не оставляли.
Хуже того. Торопясь увезти «огнеспасительный снаряд», заняв под него сотни подвод, Кутузов и Ростопчин оставили в городе, обречённом на сожжение, 22.500 раненых[999], из которых многие, если не большинство, сгорели. «Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля, — вспоминал А.П. Ермолов. — <…>. С негодованием смотрели на это войска»[1000].
Таким образом, собственные власти Москву в 1812 г. «просто бросили»[1001]. Бросили и подожгли. Но кроме того, Москву жгли сами жители — из патриотических побуждений, по принципу «не доставайся злодею!» Многочисленные французские свидетельства об этом (А. Коленкура, Ф.-П. Сегюра, Ц. Ложье, А.-Ж.-Б. Бургоня и др.) подтверждают русские свидетели. И.П. Липранди видел и слышал, как москвичи «на каждом переходе, начиная от Боровского перевоза <…> до Тарутина даже», являлись в расположение русской армии и рассказывали о «сожжении домов своих». То же удостоверяли Ф.Н. Глинка, П.X. Граббе, кн. Д.М. Волконский[1002] и, главное, сам Кутузов.
23 сентября 1812 г. Кутузов заявил посланцу Наполеона А.-Ж. Б. Лористону, настойчиво отводившему от французов обвинения в поджоге Москвы (французы, мол, «не осквернили бы себя таким действием, даже если бы заняли Лондон»): «Я хорошо знаю, что это
