Предтеча Ленина. В спорах о Нечаеве - Александр Григорьевич Гамбаров
Я отвечал, что если возвращусь, то не думаю поселиться в Женеве, иезуитское настроение которой мне надоело, а насчет поездки «я посмотрю».
Мы много, много говорили о возможности и невозможности переворота в России без участия правительства. В вопросе невозможности Бакунин часто соглашался со мною, но бесконтрольную монархическую власть решительно отвергал, хотя и не очень крепко стоял за «вольную федерацию областей». Теперь, однако ж, – говорил он, – не надобно упускать хорошего случая, и что выражение его в письме ко мне «пора горячего и разумного действования в России» значит: 1) Действовать на Волге и Урале посредством пропаганды, в то время когда правительство будет занято войною, которая, по мнению Бакунина, неизбежна. 2) Пропагандировать среди австрийских славян даже в пользу русского правительства, в видах распадения Австрийской империи (старая задушевная мысль Бакунина). Потом уже, когда русское правительство, по обширности своих владений, не в состоянии будет управиться со всеми славянами, – тогда поднять их же против правительства и направить их действия к достижению свободы. 3) Пример падения Французской и Австрийской империй, поднятие славян, – все это, по мнению Бакунина, должно окончательно решить революцию, подготовленную на Урале и Волге, и повести к падению Российской империи.
Все это Бакунин старался говорить вразумительно. Но на вопрос мой, – где люди, где средства? – отвечал, что от этих двух недостатков страдает все дело; впрочем, Бакунин надеялся, что обстоятельства должны выработать и то и другое.
Мы расстались за полночь, при чем Бакунин выпросил еще у меня 60 фр. и просил непременно обещать ему побывать у его братьев и побудить их отвечать на его последнее письмо, посланное им теперь из Берна по почте. Я обещал.
Прощаясь со мною 24 числа, старый конспиратор плакал как ребенок».
Наконец, в последнем своем донесении Роман упоминает о деньгах, ожидаемых им на обратную поездку в Россию. «В русской эмиграции, по-прежнему, тихо и спокойно. Огарев хворает все чаще и чаще», – заверяет он Филиппеуса.
«Мемуары» князя Долгорукова он издал, Бакунина и Огарева «обработал», конечно, не без реальной пользы для III Отделения, Нечаева не поймал. Стало определенно известно, что между Бакуниным и Нечаевым легла пропасть, и, следовательно, «фундаментально наблюдать» за первым из-за второго бессмысленно.
Все это сказывается на ближайшей судьбе «издателя». Он покидает Женеву и возвращается истрепанный и с расстроенным здоровьем на родину.
Вместо начала наступил конец его карьере. Вскоре, в январе 1872 г., Роман числится уже в списках умерших. Судьба улыбнулась ему. Ему не пришлось пережить дни терзающей зависти, когда с помощью другого предателя – эмигранта Адольфа Стемпковского – Нечаев был пойман и выдан России.
Приложение I
«Издатель Постников» в Лионе во время восстания
(Два донесения)
Роман дважды был в Лионе. В первый раз он туда направился 27 сентября (н. с.) вечером и прибыл в полдень 28 числа, оставаясь там до вечера следующего дня, 29 сентября. Выехал он по приглашению Бакунина, чтобы отвезти ему печатавшуюся в Невшателе брошюру «Письмо к французу» (см. выше). Первое его донесение, написанное в Женеве по возвращении из Лиона, приведено выше. «Подробности завтра», – писал он в том письме, помеченном 30 сентября. 1 октября он писал следующее, что было в свое время доложено Александру II: «В полдень 28 числа я приехал в Лион и, к крайнему моему изумлению, не застал на станции Озерова, так что в первый момент я пришел в недоумение, что делать; но на этом я не хотел останавливаться и сел в омнибус «Hôtel Célestin». По дороге я уже начал догадываться о причине отсутствия Озерова и о том, что творится в городе: везде раздавался барабанный бой, garde mobile, garde nationale и толпы блузников, кто вооруженный, а кто и нет, бежали с разных сторон. Я спросил у кондуктора о причине, – он покачал головой и ответил, что, вероятно, работники возмутились. Омнибус не мог далее следовать, толпа преграждала везде, а потому я пошел за толпою пешком, с намерением отправиться на квартиру к Паликсу (где жил Бакунин) и избавиться от брошюры, что я и сделал. Замечательно, что толпа блузников двигалась без крика, даже в большем порядке, нежели garde nationale, которая то пела, то кричала «vive la république». Паликса я не застал, была дома лишь его жена. Я сказал ей слово «Antonie», и она просила меня зайти. Первым движением моим было избавиться от брошюры. Плачущая, трепещущая, она передала мне, что муж ее, Бакунин, Озеров и Ланкевич теперь, вероятно, с народом на площади перед Hôtel de Ville, которым решено сегодня овладеть, и что она ничего еще не знает. Понять было нетрудно, что революция разразилась. Не желая более оставаться с перепуганной женщиной, я, однако ж, не забыл главной своей цели и спросил ее, не знает ли она моего компатриота Нечаева, на что она мне ответила, что недели две тому назад к мужу приходил какой-то молодой русский из Лондона, говоривший худо по-французски, но имени его она не знает, и с тех пор он более не приходил. По описанию нет никакого сомнения, что это был Нечаев.
Выйдя от Паликса, я сам не знал еще, на что решиться, но, попав в новую толпу и влекомый любопытством видеть на самом деле вблизи революцию, я пошел за нею и очутился, таким образом, на площади перед Hôtel de Ville, на балконе которого я тотчас узнал Бакунина и еще каких-то двух неизвестных мне лиц. Как после я узнал, это были депутаты рабочих: Клюзере, провозглашенный генералом, и Сень – последователь Барбеса. Оказалось, что эти господа и еще несколько лиц явились в Hôtel de Ville под предлогом переговоров с членами муниципалитета. Непропущенные часовыми в залу, они бросились на них, обезоружили и, выломав замок, вошли в залу и затем явились на балкон и объявили толпе (тысяч шесть), что муниципалитет, префект и мэр арестованы и что народное правление провозглашено. Оказалось также, что толпу эту привел и возбудил Бакунин, и без него ничего бы не сделалось. Толпа держала себя довольно тихо, но вот явилась рота национальной гвардии, встреченная свистом, и вошла во двор. Здесь произошла небольшая драка, но выстрелов не было. После появления этой роты на дворе, на балконе является Сень и объявляет народу, что Клюзере арестован, приглашая народ идти на его освобождение. Народ ринулся к воротам, но при появлении его рота взвела курки ружей, и толпа остановилась. Сделай рота один лишь выстрел, и уличный беспорядок принял
