Лидия Герман - Немка

Январский трескучий мороз не позволял постоять во дворе, об этом думать даже было невозможно, и Виталий спросил, не могли ли мы завтра утром у него дома встретиться. «Нет, это-нет. Ты можешь ко мне прийти, Саша не будет возражать, я уверена, тем более что её мать с маленькой Валюшей сейчас находятся у Сашиной сестры».

Саша одобрила мое предложение, ей очень хотелось бы ближе узнать этого молодого человека, о котором мечтают все молодые учительницы.

Виталий пришел в начале десятого, было воскресенье, и он знал, что мне надо в 12:00, не позднее полпервого, отправиться в Кучук, чтобы при дневном свете дойти до дома. Мы с Сашей уже позавтракали, но Виталий не отказался от чашки чая. Мы сидели рядом и наблюдали, как он так непосредственно и аппетитно принимал весьма скромный завтрак: хлеб с маслом и чай. Это был первый случай, когда молодой человек меня посетил в моём месте жительства. Он поблагодарил Сашу, я хотела посуду убрать, но Саша со словами «я сама, а ты посиди», унесла посуду в переднюю комнату. Он смотрел на меня в упор, я не отворачивала взгляда, но глубоко сожалела, что вчера позволила ему проводить меня до дому.

«У нас так мало времени, Лида», — сказал он тихо. Вошла Саша и объявила, что она сейчас пойдет за дочерью и вернется только вечером.

«Если ты уйдешь, ты знаешь, куда ключ положить, если останешься — обед на плите».

Теперь мы остались вдвоём, и мне стало боязно. Не его я боялась, а саму себя. Предчувствуя, о чём предстоит разговор, я боялась, что не найду правильного ответа. И мои собственные чувства казались мне не вполне ясными… Как бы я повела себя, если бы не была немкой? Этот вопрос тревожил и мучил постоянно… и я никогда не находила ответа на него.

После короткого трогательного объяснения Виталий сделал мне предложение. Я молчала. «Ты не отвечаешь? Не желаешь, чтобы я был твоим мужем». — «Нельзя тебе на мне жениться, Виталий. Неужели ты это до сих пор не понял?» — «Кто мне может запретить на тебе жениться? Только за то, что ты немка? Я изучаю основы марксизма-ленинизма, в которых установлены равные права всех граждан СССР. А ты родилась в России, выросла, ты учительница в советской школе — было бы просто нелепо не иметь права на тебе жениться». Я только качала головой. «Всё это не имеет никакого отношения к немцам Поволжья, к российским немцам». — «Это заблуждение. Я обещаю тебе, через три месяца после распределения я приеду как офицер с направлением и мы… Лида, желаешь ты быть моей женой?» — «Да, я стану твоей женой, если у тебя будет разрешение от твоих командиров или от НКВД…» Он не дал мне дальше договорить: «Значит да. Отныне ты моя невеста. Мне бы хотелось тебя моей матери представить, есть у нас еще время?»

Нет, у нас не было времени, и я не хотела быть представлена его матери, потому что я знала, что мы никогда не поженимся. Еще около получаса я слушала его фантастические размышления о нашей будущей жизни. И мы пошли. Еще он спросил, по какому адресу ему писать письма. Я взяла со стола лист бумаги и написала: Алтайский край, Родинский р-н, Степной Кучук, школа. Герман Лидии Александровне. Потом он спросил, может ли он поцеловать свою невесту. Я подставила ему щеку. Ему хотелось бы проводить меня до Кучука, нет, этого я не хотела, т. к. ему на следующее утро надо было уезжать. А я привыкла ходить одна, кроме того, я была в валенках, он же в кожаных сапогах. Немного не дойдя до комендатуры, я остановилась и попросила его вернуться. «Через две недели ты уже получишь письмо от меня», — пообещал он. Он снял варежки, провел по моему лицу руками… «До скорого свидания». Я стояла и смотрела ему вслед — твёрдым четким шагом он удалялся от меня…

Отметившись в комендатуре, с некоторым облегчением, и в то же время, с нежеланным чувством щемящей тоски, я зашагала в сторону Степного Кучука. В морозном воздухе шаги мои гулко раздавались над далекой, сверкающим снегом покрытой степью. И я, как могла, радовалась моему селу, моей работе, моим ученикам, моей семье.

Две недели прошли. Не то, чтобы я с нетерпением ждала его письма, нет. И всё же не хотелось верить, что он меня оставит без ответа, каким бы горьким он ни был. Это не в его характере, не по его нраву — в этом я была уверена. Письмо пришло в начале марта.

По дороге в школу я проходила мимо сельсовета, секретарша меня увидела и вынесла мне письмо. Повернув за угол дома, я прижалась спиной к стене, где не было окон, вскрыла и прочла письмо — один раз и еще раз. Разорвала его на мелкие кусочки и пустила по ветру через ярок. Медленно пошла в школу, через несколько минут начнется мой урок… Я же всё знала наперёд, и почему же всё-таки так горько… и так больно. Нет, нет. Не раскисать! Я уже привыкла глотать горькие слёзы.

Ученики, по-моему, заметили, что меня что-то подавляет, что не удавалось мне концентрировать внимание полностью на уроке. И не удивительно: в голове у меня непрерывно проходили отдельные фразы из письма: «…я обязан, ты была права, мы не должны быть вместе, ты встретишь достойного тебе, преданно служить своей родине»… Последний урок — рисование — был у меня в пятом классе. К доске я вызвала свою племянницу Тоню, чтобы она с мелом в руке была моделью для всего класса, для рисования с натуры, так же как я когда-то в пятом классе стояла у доски и меня рисовали. Сама я подошла к окну и дала полную волю своим мыслям. Могла ли я его в чём-нибудь упрекнуть? Нет. За что? Может быть, при других обстоятельствах можно было бы упрекнуть, что он недостаточно любит. Но не в любви дело. Я ведь знала и хотела, чтобы был этот ответ и чтобы он убедился в правдивости моих слов. А кроме всего, Павел витал еще где-то вдали, как лучший из всех. Лучший, может быть, потому, что он никогда не говорил мне о любви и никогда не предлагал мне руку и сердце. И точно так же я знала, что с ним я никогда не смогу быть вместе.

Письмо Виталия заканчивалось постскриптумом: он постарается сделать так, чтобы меня никогда больше не видеть, это было бы…

Я была ему благодарна за это письмо, за его честность.

Для меня этим закончилась еще одна глава моей юности. Мне оставалась моя работа, которая наряду с некоторыми неудачами доставляла мне много радости. Жизнь, не только моя, но и всех родственников значительно улучшилась. Муж моей сестры Марии, Александр Цвингер, вернулся в конце 1948 г. из трудармии. Как опытный тракторист, он пользовался спросом в сельском хозяйстве. Все их четверо детей имели теперь возможность посещать школу. Маруся, старшая, была уже в 7 классе.

И муж тети Веры вернулся. А моя тётушка Анна обладала замечательным талантом уметь радоваться радостью других. Её оптимизм был заразителен и положительно влиял на настроение всех окружающих. Моя мать всё еще страстно ждала возвращения своего мужа. Это придавало горький и одинокий вид её облику.